Спегальский Ю. П. Каменное зодчество Пскова. Л.,1976

Содержание

6. СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ ВОПРОСА О ПРОИСХОЖДЕНИИ И ВЗАИМНОМ ВЛИЯНИИ ПРИЕМОВ И ФОРМ КАМЕННЫХ И ДЕРЕВЯННЫХ ПОСТРОЕК.

Теория И. Е. Забелина. Ее сторонники и последователи. Теория И. А. Некрасова. Неправильное представление о творчестве русских каменщиков. Некоторые конкретные примеры этих ошибок.

Огромная положительная роль, которую сыграла в развитии науки деятельность И. Е. Забелина, заставляет нас относиться к имени этого талантливейшего исследователя и настоящего ценителя русской старины с глубочайшим уважением. Но все же мы не можем забывать о том, в какое время и при каких обстоятельствах он создавал свои работы, и обязаны рассматривать сделанные им выводы критически.
Решение вопроса о соотношении форм и приемов деревянной и каменной архитектуры древней Руси было дано И. Е. Забелиным около ста лет назад в работе, основной целью которой являлось опровергнуть господствующие тогда взгляды историков архитектуры, принижавших значение древнерусского искусства, доказать, что древнерусская архитектура имеет самостоятельное художественное значение, что она отличается самобытностью и вполне достойна занять место в истории искусства наравне с архитектурой других народов. Состояние знаний о древнерусском зодчестве делало в то время выполнение такой задачи очень трудным.
И. Е. Забелин понимал, что в древней Руси не могло не существовать связи между архитектурными приемами, употреблявшимися в деревянном строительстве, и приемами, применявшимися в строительстве из камня. Это помогло ему найти и выдвинуть сначала в устном докладе, а потом и в печатном сочинении яркие и убедительные доказательства своеобразия Древнерусской архитектуры и объяснить это своеобразие заложенными в ней народными основами. Однако теория И. Е. Забелина была в сущности не более чем догадкой.
Мысль И. Е. Забелина, что оригинальные приемы древнерусской архитектуры зародились еще в глубокой древности при строительстве из дерева, а затем стали использоваться каменщиками, переносившими «старозаветные» русские архитектурные формы из дерева в камень, вследствие ее элементарной простоты и предельной ясности оказалась чрезвычайно доступной и доходчивой. В значительной степени благодаря этому труд И. Е.Забелина получил такое широкое признание и сыграл столь блестящую роль в борьбе против скептического отношения к русскому народу и созданному им искусству.
Создается впечатление, что И. Е. Забелин предугадывал это обстоятельство и в изложенной им концепции упростил свою теорию о развитии древнерусской архитектуры, с тем чтобы добиться наибольшей четкости и неопровержимости сделанных им выводов. Он ведь признавал, например, роль изменения форм (а раз так, то и появление новых) в развитии древнерусской архитектуры , однако построил основу выдвинутой им теории, не отводя эволюции сколько-нибудь существенного места.
Сознательно или бессознательно упрощал И. Е. Забелин представление о процессах, происходивших в древнерусском зодчестве, в сложившихся в то время условиях это было неизбежно и сетовать на это не следует. Чтобы одержать победу в споре с теми, кто вообще отрицал оригинальность и ценность русского искусства, имело смысл признать тогда русский народ «народом-плотником».
Но в наши дни такой взгляд уже ничем не оправдан. У нас нет никакого основания находить характерной чертой русского народа такую приверженность к старине, какую приписывал ему И. Е. Забелин. Мы не можем считать взаимодействие между древнерусской деревянной и каменной архитектурой таким односторонним, как это изображал он. Конечно, не приходится отрицать влияния на каменное зодчество приемов, выработанных в деревянных постройках (особенно приемов планировки и компоновки комплексов сооружений). Но никак нельзя признать обоснованным не изжитое до сих пор мнение, будто в древней Руси только плотники разрабатывали архитектурные приемы и формы, а каменщики были почему-то лишены такой способности и обречены на повторение или перепевы созданного плотниками. Сам факт несомненной талантливости русского народа в архитектурно-строительном деле, выразившийся в прекрасном освоении им такого материала, как дерево, говорит о том, что русские должны были не менее глубоко освоить и искусство каменного зодчества.
Мы не имеем права находить черты народного творчества лишь в постройках из дерева, не видя их в создании каменщиков, и в связи с этой точкой зрения рассматривать воздействие народа на древнерусскую архитектуру как перенос каких-то якобы извечных «народных» форм из деревянного строительства в каменное. Ведь в действительности отражение замечательных, преисполненных глубочайшей мудрости принципов народного архитектурного творчества вносилось в древнерусскую архитектуру не только плотниками, но и каменщиками и воплощалось оно в каменных постройках не менее ярко, нежели в деревянных. А к числу наиболее поучительных особенностей этого творчества относится как раз умение изобретать и компоновать конструкцию, архитектурные формы и декор, принимая за одну из важнейших основ наиболее разумное использование свойств строительных материалов.
Немногие из исследователей древнерусского зодчества не принимали теорию И. Е. Забелина и вытекающее из нее решение проблемы соотношения деревянной и каменной архитектуры и были близки к тому, чтобы признать каменную шатровую архитектуру созданием собственного творчества каменщиков, однако в конечном итоге и они отступили от решительной позиции в этом вопросе.

В 1924 — 1929 гг. Н. И. Брунов предпринял попытку доказать, что каменное шатровое зодчество XVI века явилось результатом развития самой каменной архитектуры, а деревянные шатровые храмы XVI и XVII веков были уже подражанием каменным . К сожалению, в этой работе Н. И. Брунов не уделил должного внимания источникам самобытных черт изучаемой им архитектуры, в частности, собственному творчеству зодчих. Углубившись в поиски поверхностных формальных аналогий шатрового зодчества с зарубежными постройками и поставив на первое место значение иностранных влияний, он в сущности в какой-то степени возвращался к идеям тех ученых XIX века, которые не признавали творческого дара у русского народа. Разумеется, построенная на основе таких взглядов работа не могла привести к плодотворным результатам. Впоследствии, видимо, не найдя путей для продолжения этих попыток, Н. И. Брунов стал последователем теории И. Е. Забелина.
Скептицизм по отношению к творчеству нашего народа был характерной чертой другого исследователя, не соглашавшегося с теорией И. Е Забелина, — А. И. Некрасова. Он крайне умалял роль народного творчества в сложении архитектуры и, в частности, решительно отвергал его значение в возникновении шатрового зодчества, пытаясь связывать это своеобразнейшее явление древнерусской культуры с воздействием и влиянием готики. Глубокие и верные соображения, доказывающие ошибочность теории И. Е. Забелина по отношению к шатровой архитектуре, высказаны М. А. Ильиным. Но все же М. А. Ильин не сумел найти достаточно последовательное, исчерпывающее и ясное решение загадки происхождения шатровых храмов XVI века. Справедливо отрицая, что каменная шатровая архитектура XVI века могла быть результатом подражания более древним деревянным храмам, он выдвинул теорию влияния на шатровое церковное зодчество форм крепостных башен и шатров гражданских построек. Слабость этой теории заключается в том, что она не объясняет главного: происхождения форм ранних шатровых памятников. Существование башен с шатровыми верхами, может быть, и могло в какой-то мере подсказывать строителям храмов {особенно храмов-монументов) идею создания высотных башенных композиций, но этим еще не определялись конкретные особенности церковной шатровой архитектуры — ее конструкции, плановые решения, архитектурные формы. В то же время мысль М. А. Ильина об определяющем влиянии крепостного и гражданского зодчества, главным образом деревянного, оставляет возможность сохранения одного из основных неверных тезисов И. Е. Забелина — о своего рода приоритете творчества плотников в древней Руси. Не меняет, в сущности, этого положения и то, что М. А. Ильин в качестве «поправки» к его концепциям прибавляет следующее: «даже вдохновляемые произведениями своих собратьев-плотников» древнерусские каменщики «все же существенно перерабатывали созданные ими формы в духе каменной архитектуры». От этого полупризнания еще далеко до действительно справедливой оценки роли творчества каменщиков в создании древнерусской архитектуры. Не случайно некоторые из последователен М. А. Ильина, не обращая внимания на такого рода «поправки», рассматривают важнейшие особенности ранних памятников шатровой архитектуры XVI века просто как результат прямого подражания более ранним деревянным шатровым храмам. Это следствие колебаний М. А. Ильина и недоговоренности в изложенном им решении вопроса о происхождении шатрового зодчества XVI века. М. А. Ильин был близок к тому, чтобы признать каменную шатровую архитектуру созданием собственного творчества каменщиков, но отступал от такой решительной позиции потому, что оставался неясным тот конкретный путь, которым русские каменщики пришли к формам и приемам шатровых храмов, созданных в XVI веке.
Чтобы выяснить подлинный характер тех процессов, которые имели место в ходе развития архитектуры древней Руси, необходим еще ряд специальных исследований. Следует проследить, в какой степени воздействие художественных вкусов, так же как и идейных задач, распространялось на деревянную архитектуру древней Руси и на каменную. Отличить особенности той и другой, объяснить происхождение их форм, найти различия в путях развития можно лишь, представляя, как это воздействие преломлялось в творчестве зодчих, сочетаясь с рядом других не менее важных факторов, влиявших на это творчество. Настоящая работа касается только одной из многих сторон интересующей нас темы. Цель ее — обратить внимание на необходимость изучения характерных особенностей и роли самостоятельного творчества древнерусских каменщиков. Эта роль была значительной и автор не склонен ее приуменьшать, но все же он обратился здесь именно к этой части вопроса только как к наименее разработанной, а никак не потому, что считает ее единственно заслуживающей внимания. Когда придет время пересмотреть во всей полноте проблему происхождения и взаимовлияния приемов и форм каменной и деревянной архитектуры Руси, тогда понадобятся материалы и о творчестве каменщиков, и о творчестве плотников, займут подобающие места примеры самостоятельной выработки форм и теми и другими мастерами, потребуются примеры влияния деревянной архитектуры на каменную и каменной на деревянную, найдут свое место и соображения о значении использования приемов, заимствованных из зарубежной архитектуры.
В наше время становится все более очевидным, что связь, которая существовала между архитектурными приемами, употреблявшимися в деревянном и каменном строительстве Руси, была сложной, а влияние не односторонним, а взаимным.
В данном случае мы хотели только показать некоторые конкретные примеры ошибок исследователей, коренящихся в неправильном представлении о творчестве каменщиков, в недооценке его значения и недостаточно критическом отношении к положениям теории И. Е. Забелина. Поэтому дается расчленение по памятникам, приводимым здесь в связи с этими примерами, а не по основным принципиальным вопросам исследования, как то неизбежно получится, если эта работа будет углублена и детализирована.
Собор Спасо-Евфросиииева монастыря в Полоцке. Архитектурные и Конструктивные особенности этого здания были выяснены (в главных чертах) сравнительно недавно. Для этого внимание исследователей привлекала лишь необычность его плана. Подкупольная конструкция, о которой судили по виду сводов изнутри, представлялась как обыкновенные пониженные подпружные арки, опирающиеся на четыре столпа.
В 1923 году Н. И. Брунов обнаружил под позднейшей крышей основной части храма большие выступы первоначальной кладки, расположенные с четырех сторон барабана, — как бы ложные закомары с трехлопастными завершениями. Результаты обследования были опубликованы Н. И. Бруновым в 1926 году, а затем вышла работа И. М. Хозерова, уточнившая данные об этих «кокошниках».
Н. И. Брунов рассматривает собор Спасо-Евфросиниева монастыря как один из наиболее характерных примеров переноса в каменную архитектуру форм деревянной архитектуры. Основанием для этого в сущности является только некритическое приложение к данному памятнику теории И. Е, Забелина, но в качестве решающего аргумента служит мнение о будто бы крайней нерациональности примененной в нем конструкции для каменного здания и, наоборот, естественности и разумности устроенных под его барабаном кокошников для деревянной постройки. Утверждая, что «в основе трехлопастных арок-кокошников собора Евфросиниева монастыря лежат трехлопастные деревянные бочки», Н. И. Брунов находил, что «строитель собора не сумел «сочетать» воспринятые им из деревянного зодчества формы с каменными конструкциями, что «кокошники» собора Евфросиниева монастыря представляют собой чисто декоративные элементы, не только не оправданные конструктивно, но даже представляющие собой значительный лишний груз, положенный на своды и арки, вследствие чего пришлось заметно усилить столбы и стены здания» . Строитель собора представлялся этому исследователю как «самоучка или, может быть, плотник, наспех обучившийся кирпичной технике и не успевший еще глубоко с ней освоиться» , Н. Н. Воронин, более осторожно относившийся к мысли о происхождении форм этого памятника от деревянной архитектуры и заметивший, что его строитель был «не новичок в кирпичной технике», тем не менее тоже признал кокошники Спасского "храма бесполезным грузом, видел в них «вредный огромный монолит, давивший на своды», а «трезвый строительный расчет» находил в том, что зодчий сумел «обеспечить запас прочности и устойчивости здания, несшего перегруженный подкупольным постаментом верх».
Между тем разумность и естественность для каменного здания конструкции, примененной в Спасском храме, и полезная роль его кокошников совершенно ясны. Благодаря кокошникам давление от главы передается не только на четыре подкупольные столпа, но и на боковые своды и на стены четверика. Сравнивая последние два рисунка, можно представить, в какой степени кокошники Спасского храма облегчили работу его столбов. Площадь, на которую распределяется масса главы, благодаря кокошникам увеличилась в десятки раз. В то же время масса самих кокошников не так уж велика. Даже на разрезе, сделанном по наибольшему сечению кокошников (по оси четверика), их величина не особенно значительна по сравнению с величиной кладки барабана и купола. К диагоналям же четверики кокошники сходят на нет и в диагональном разрезе совсем не занимают места.
Трехлопастная форма кокошников при умеренном объеме их кладки позволяет передавать давление от барабана на боковые своды довольно равномерно на большую площадь. По конструктивному назначению кокошники можно уподобить контрфорсам, подпирающим с четырех сторон барабан. Теоретически наиболее рациональной формой их, казалось бы, была форма, близкая к полупирамидальной. Однако на практике это обстояло далеко не так. Наклонные грани кирпичной пирамиды размывались бы водой (особенно из-за капели и потоков, падающих с краев покрытия главы). Мастера, учитывая, по-видимому, это обстоятельство и необходимость прикрыть устои сверху обычной свинцовой кровлей, а также, разумеется, архитектурно-художественные соображения, пришли к трехлопастной форме кокошников, наиболее удовлетворяющей всем условиям.
Необходимо заметить, что эффективность работы кокошников зависела от расстояния между подкупольными столбами и стенами четверика. Чем меньше было это расстояние, тем большая часть нагрузки могла передаваться на стены, тем существеннее облегчалась работа столбов. При увеличении пролетов боковых нефов рациональность такой конструкции снижалась бы, а при значительном расстоянии от подкупольных столбов до стен (или дополнительных опор) кокошники практически действительно Могли стать бесполезным грузом. Теоретически при значительной ширине боковых нефов, например, близкой к ширине подкупольного квадрата, какая-то часть нагрузки от главы все же должна была бы передаваться на стены четверика. Однако на деле на это никак нельзя было рассчитывать. Даже незначительная разница в величине осадки стен и столбов привела бы к нарушению связи между частями, примыкающими к стенам четверика. Такая разница в осадке при большой ширине боковых нефов была неизбежна.
Зодчий, строивший полоцкий Спасский храм, в полной мере учитывал особенности работы примененной им конструкции. Расстояния между подкупольными столбами и стенами четверика (западная стена внизу прорезана тремя проемами) он сократил до предела. Это привело к уменьшению вместимости боковых нефов, что пришлось возмещать введением нартекса, а из-за этого весь план получил вытянутую форму. С узостью боковых нефов связано отсутствие боковых абсид и, как следствие, — большая величина средней абсиды. Таким образом, вся композиция храма определена замыслом его подкупольной конструкции. Кокошники его — только деталь конструктивной системы, столь же неотъемлемую особенность которой составляют узкие боковые нефы, т. е. наблюдается предельное сближение столбов со стенами .
Такой прием логичен и рационален именно для каменного здания. Изобрести его мог только зодчий-каменщик, обладавший большим практическим опытом и обширными и точными сведениями о работе каменных конструкций. Применение этого приема отнюдь не было случайностью — он был звеном в цепи тех мер, которые русские каменщики предпринимали для совершенствования конструкции каменных купольных зданий. С самого начала деятельности русских мастеров им пришлось столкнуться с неприятным свойством этих зданий — неодинаковой осадкой ограждающих стен и столбов, несущих куполы, испытывающих значительно большее удельное давление. Без сомнения, именно сильной и неравномерной осадкой столбов вызывались падения верхов каменных церквей — характерные строительные катастрофы Древней Руси. Наиболее ранним способом уменьшения разницы в осадке, по-видимому, было устройство под столбы ленточных фундаментов, связанных перевязкой кладки и деревянными лежнями с периметральными стенами. Но такие основания при большой затрате материалов и рабочей силы все же оказались недостаточными. В местах сосредоточенного давления столбов ленточные фундаменты, обычно неглубокие, могли прогибаться вместе с лежнями.
Таким образом, уже в первой половине XII века русские каменщики обратились к необходимости разгружать столбы путем перенесения части тяжести главы на стены. Конструкция собора Спасо-Евфросиниева монастыря представляла собой весьма удачное инженерное решение задачи. Но теснота узких боковых нефов ограничивала возможность использования этого приема. Памятник рубежа XII и XIII веков — храм Пятницы в Чернигове— первый из известных нам образцов применения ступенчато-повышенных подпружных арок — показывает, что к XIII веку русские каменщики нашли другой способ решения той же задачи, дающей большую свободу компоновки плана и интерьера церковного здания. Возможность при этом способе расширить боковые нефы и явилась причиной распространения таких арок, применявшихся на протяжении веков, а сковывавшая зодчего в компоновке плана конструктивная система полоцкого Спасского храма была оставлена и забыта.
Размеры работы не позволяют подробно разбирать здесь, насколько необоснованно предположение Н. И. Брунова о том, что «трехлопастные бочки» могли появиться в деревянной архитектуре. Они наиболее целесообразны именно в каменных храмах с цилиндрическими и полуцилиндрическими сводами и с повторяющимися на их фасадах закомарами. Такие своды и закомары, известные в русской каменной архитектуре с середины XI века (Софийский собор в Новгороде), позднее в четырехстолпных храмах образовали трехлопастное завершение каждого фасада. Но и без этого ясно, что формы, вызванные к жизни специфическими задачами конструирования каменных зданий, не могли вместе с тем возникать в деревянных постройках.
Н. И. Брунов писал, что «особенностью» деревянной бочки является то, что ей можно придать «любые очертания» . Теоретически венчатые рубленые покрытия могут иметь хотя и не «любые», но весьма разнообразные профили сечения. Но возможность выполнить из того или иного Материала какую-то форму еще не означает, что такая форма могла быть введена в архитектуру, так как для этого она должна была удовлетворять еще многим условиям. Заметим здесь только, что «трехлопастные бочки» из-за резких переломов лопастей, образующих западающие углы, крайне неудобно было бы покрывать деревянной кровлей (даже чешуйчатой), которой на Руси покрывали криволинейные крыши деревянных построек. Это исключало применение такой формы в деревянном строительстве.
Псковские храмы с шестнадцатискатным покрытием и постаментом под барабаном. Наиболее ранний известный нам псковский храм с 16-скатным покрытием четверика (при криволинейных скатах) и развитым постаментом под барабаном — Троицкий собор на псковском Крому, построенный в 1365—1367 годах. Первоначальные формы этого здания можно установить по его изображениям на старинных иконах, в рукописях и особенно на прекрасно выполненном «чертеже» начала 80-х годов XVII в., настолько точном, что без особых затруднений был превращен в более наглядный аксонометрический рисунок. На всех этих изображениях собор показан с позднейшими притворами, приделами, галереями и с измененными в 1465 г. покрытиями основной части. Более поздними, по-видимому, являются и главки над приделами «на полатях».
Первоначальная кровля собора была свинцовой, уложенной почти везде прямо по сводам6. Полукруглые завершения полей между лопатками западной низкой части и средних делений четверика свидетельствуют о такой же форме закомар над ними. Завершения боковых полей четверика на «чертеже» конца XVII века не видны — они скрыты придельными главками. Н. Н. Воронин предполагал, что они имели многолопастное очертание. Можно также думать, что в этих местах завершения имели вид четвертей круга, соответствовавших угловым сводам. Обработка полукруглыми дугами четырех широких граней постамента свидетельствует о том, что он был покрыт четырьмя полукруглыми кровлями, уложенными по кладке повышенных подпружных арок...
Н. Н. Воронин, уделивший много внимания изучению псковского Троицкого собора 1365—1367 годов, видит в нем «смелое претворение в камне форм деревянной архитектуры». Особенно настойчиво утверждает это Н. Н. Воронин в отношении компоновки верха собора. «Комбинация восьмерика на четверике могла быть воспринята зодчими лишь из деревянной архитектуры»,— писал он. Он даже искал конкретный образец, служивший строителям Троицкого собора, и предполагал, что им могла быть деревянная церковь Софии, построенная в 1354 году вблизи Крома.
Однако формы верха псковского Троицкого собора 1365—1367 годов на самом деле были определены конструктивным решением перекрытий этого здания, избранным зодчими прежде всего из соображений инженерной целесообразности (что, разумеется, диктовалось заботой о прочности и долговечности здания). Наиболее рациональной конструкцией подкупольных сводов, известной тогда древнерусским каменщикам, были своды с повышенными подпружным арками. В черниговском храме Пятницы дошел до нашего времени пример весьма рационального сочетания таких сводов с перекрытием угловых частей четверика сводами в четверть окружности. Строители псковского собора применили в своей постройке ступенчатые своды, а весьма возможно, полностью повторили ту систему перекрытий, образец которой представлен теперь Пятницким храмом . В то же время они оставили снаружи конструктивную основу здания ничем не прикрытой, только придали ей декоративную обработку при помощи пучковых лопаток и дуговых завершений полей между лопатками. В этом убеждает сравнение рисунка собора со схемой его конструкции. Нельзя не видеть поэтому в архитектурных формах псковского собора пример самостоятельного творчества каменщиков.
Сказанное позволяет правильно понять, почему в псковской архитектуре XV века распространенным типом церковного здания стал храм с шестнадцатискатным покрытием и с восьмигранным постаментом, тоже покрытым на шестнадцать скатов, под барабаном . Причина этого не в приверженности псковских мастеров к формам деревянной архитектуры и в нежелании подражать композиции Троицкого собора, а в предпочтении, которое псковичи отдавали ступенчато-повышенным подпружным аркам перед другими, менее совершенными подкупольными конструкциями, и в обыкновении устраивать покрытия непосредственно по сводам. Разумеется, возможность появления такого верха храма была связана с ходом развития архитектурно-эстетических взглядов, но понять происхождение форм, в которых эти взгляды нашли тогда свое воплощение, можно, только учитывая особенности конструкции псковского храма. Вследствие пониженного расположения угловых сводов четверика естественно получалось покрытие с шестнадцатью скатами, а выступающие подпружные арки всегда образовывали постамент под барабан. Восьмиугольный (точнее, в виде квадрата с отсеченными углами) план постамента лишь отражал очертания конструкции, несущей барабан, — подпружные арки и расположенные между ними паруса, выполнявшиеся горизонтальными рядами кладки, образуют восьмиугольник именно таких пропорций. Придать постаменту четырехугольный план можно было только специально задавшись такой целью, для этого нужно было дополнить постамент над парусами кладкой, технически совершенно ненужной.
Также просто объясняется происхождение нощипцовых покрытий, характерных для псковских храмов этого типа и придающих верхам этих храмов отмеченные Н. Н. Ворониным «остроугольность и причудливое нагромождение как бы ломающихся форм». К середине XV века псковичи перестали делать кровлю храмов из листового свинца и перешли к покрытию железом. Железо укреплялось на деревянной основе, устраивавшейся в виде настоящей тесовой кровли, с досками в два слоя, располагавшимися в направлении уклона крыши. Прикреплялась эта дощатая кровля к брусьям, положенным в пазухи и на шелыгу. Для предохранения крыши от срыва ветром концы брусьев заделывали в кладку стен и щипцов. При такой конструкции кровли могли быть только с прямыми скатами. Железная кровля требовала более крутых скатов, чем свинцовая, и над углами постамента, там, где раньше была пологая криволинейная кровля, теперь устраивали двускатные пощипцовые кровельки и постамент получил шестнадцатискатное покрытие.
Храм Вознесения в селе Коломенском. В храме Вознесения в Коломенском сторонники теории И. Е. Забелина привыкли видеть одно из наиболее убедительных подтверждений мысли о непосредственной зависимости форм каменной шатровой архитектуры от предшествовавшей ей деревянной. Они основываются на сходстве коломенского храма со старинными русскими северными деревянными церквами и на признанном исследователями древнерусской архитектуры отсутствии памятников каменного зодчества, Которые можно было бы считать непосредственными предшественниками коломенского храма. Найденный М. Н. Тихомировым летописный текст, в котором говорится о постройке храма Вознесения в селе Коломенском «вверх на деревянное дело», был воспринят ими как окончательное доказательство того, что коломенский храм стал подражанием более ранним деревянным шатровым церквам.
Однако никакие теории и доказательства не могут умалить значения того факта, что ни в обшей композиции храма Вознесения в селе Коломенском, ни в его конструкциях, ни в формах и деталях нет решительно ничего, что было бы несвойственно каменному зодчеству. Коломенский храм в действительности — ярчайший образец творчества древнерусских каменщиков, основанного прежде всего на развитии приемов и конструкций каменного зодчества. Убедительность же доказательств правильности применения к этому зданию теории И. Е. Забелина является только лишь кажущейся.
Исследователи архитектуры уже неоднократно обращали внимание на то, что на сходстве деревянных и каменных шатровых храмов нельзя заключать, что деревянные постройки этого рода служили образцами для каменных, а не наоборот, так как знакомые нам деревянные шатровые храмы относятся к более позднему времени, чем первые памятники каменного шатрового зодчества. Это сходство может убеждать только лишь в одном: формы каменных шатровых построек XVI века оказали огромное влияние на архитектуру деревянных шатровых храмов, строившихся значительна позднее.
По некоторым данным, деревянные «круглые» храмы, имевшие соответственно их плану пирамидальные покрытия, строили на Руси задолго до XVI века. Эти данные скупы и недостаточно точно интерпретированы, но с этим необходимо считаться в полной мере и нельзя предполагать, будто деревянных шатровых храмов до XVI века на Руси не было. В то же время мы не можем думать, что на протяжении нескольких столетий такие храмы строились в одних и тех же формах. Уже И. Э. Грабарь и Ф. Ф. Горностаев, а в наше время М. А. Ильин высказывали мысль о том, что шатровые деревянные храмы, существовавшие до XVI века, могли значительно отличаться от шатровых храмов XVI—XVII веков, испытавших, вероятно, влияние каменной архитектуры, в частности, каменных шатровых церквей. Без всякого сомнения, именно так и обстояло дело.

Другим аргументом в пользу происхождения форм каменного шатрового зодчества от деревянной архитектуры считалось отсутствие непосредственной связи приемов и форм шатровой архитектуры XVI в. с предшествующим ей каменным церковным зодчеством Первые каменные шатровые храмы XVI в. по некоторым архитектурным особенностями и общему производимому ими впечатлению отличались от церквей предшествовавшего времени, что было отмечено летописцем. И не случайно создание этих храмов расценивалось некоторыми исследователями как диалектический скачок в развитии древнерусской архитектуры. Вес же оно явилось вполне закономерным результатом развития определенного направления в творчестве русских каменщиков, ясно выявившегося к XVI веку и давшего постройки, которые можно с полным правом считать предшественниками храма Вознесения в Коломенском.
Храм Вознесения, если кратко его охарактеризовать, есть бесстолпный храм с крещатым планом. Поэтому его предшественниками могут быть бесстолпные церкви с планом, приближающимся к кресту Известны следующие памятники: церкви Иоанна Предтечи в Ивановском монастыре в Москве; Ильи Пророка в с. Ильинском Малоярославецкого района Калужской области и церковь Благовещенского погоста Кольчугинского района Владимирской области (1501 г.) Сходство этих построек между собой позволяет датировать и первые две началом XVI века. Связь между указанными зданиями и Коломенским храмом, достаточно очевидная, станет еще яснее, если представить ход развития творческой мысли зодчих, приведшей к появлению этих построек.
Конструкция сводов, план, весь облик церквей Иоанна Предтечи и Ильинской в Малоярославецком районе, если рассматривать их в первоначальном виде, говорят о их родстве и происхождении от обычных для Пскова конца XV века бесстолпных церквей. Они продолжают линию развития конструктивных приемов, характерных для этих псковских зданий. Нет сомнения, что это были произведения псковских каменщиков, так как в их архитектурных формах гораздо меньше особенностей, отличающих их от церквей Пскова, чем, например, в определенно построенных псковичами храмах Благовещения и Ризположенского в Московском Кремле.
В компоновке сводов псковских бесстолпных церквей можно видеть черты своеобразного инженерного мышления, свойственного мастерам-каменщикам. У некоторых народов и в разные времена каменщики вырабатывали очень схожие приемы перекрытия сравнительно небольших пролетов плитами или камнями. Основным общим принципом этих приемов было постепенное сокращение перекрываемого пролета посредством свешивания краев плит, кирпичей или камней, иногда путем перекрытия входящих углов и сочетания этих двух способов. Если над перекрываемым пространством имелась опора для перекрытия по всему контуру, принцип уменьшения пролета превращался в принцип сокращения периметра перекрываемого пространства. Средства для этого оставались теми же: свешивание рядов кладки и перекрытие углов.
Псковским каменщикам такие приемы были хорошо знакомы. Они их употребляли порой без особой технической необходимости, по-видимому, рассматривая получившиеся при этом ступеньки и скрещения плит с их светотенью как своего рода украшения, оживляющие гладкие поверхности оштукатуренной каменной кладки.
В том случае, если перед мастерами ставилась другая задача — создать сочетание сводов, позволяющее поставить световую главу без столбов, в их сознании возникали представления о много раз испытанных способах перекрытия плитами небольших проемов. Обычные комбинации арок псковских бесстолпных храмов указывают на то. что псковский каменщик нередко пользовался арками так же, как плитами при перекрытиях небольшого масштаба. Это относится и к простым и к более сложным комбинациям арок. При небольших размерах четверика оказывалось достаточным разместить по одной арке у восточной и западной стен, чтобы сократить пролет между ними до необходимой величины. При более значительных пролетах у этих двух стен устраивали по две параллельные арки, расположенные ступенями, поэтому нижняя арка, поддерживаемая по всей ее боковой стороне щековой стеной, сама поддерживала верхнюю арку. Другим вариантом было последовательное чередование поперечных и продольных арок.
В псковских бесстолпных храмах далеко не до конца были использованы возможности развития заложенных в них конструкторских идей. Совершенствование компоновки таких зданий могло продолжаться. Оно могло пойти в направлении поисков наивыгоднейшего для таких сводов плана, а также по пути введения новых средств сокращения периметра перекрываемого пространства. Поэтому нельзя представить себе ничего более естественного и логичного, как применение крестообразного плана при обычных псковских перекрещивающихся арках. Выгодность такой конструкции состояла не только в том, что при той же вместимости храма она позволяла значительно уменьшить пролеты основных арок (следовательно, и их распор), но и в том, что стены, образующие концы креста, служили контрфорсами, «погашающими этот распор», что придавало зданию особенную устойчивость и прочность даже при небольшой толщине стен. Поэтому появление бесстолпных храмов, перекрытых псковской системой арок с таким планом, не является случайностью и не есть результат «каких-то юго-западных воздействий» или следствие работы Алевиза, как писал А. И. Некрасов.
Если переход от построек храмов, подобных церквам Ивановского монастыря в Москве, села Ильинского и Благовещенского погоста к храму Вознесения в селе Коломенском и можно считать скачком, то нельзя не признать, что предпосылки, сделавшие его возможным и предопределившие его формы, были подготовлены предшествовавшим развитием каменного церковного зодчества. В настоящей работе не рассматриваются причины появления и расцвета шатровой архитектуры. Это сделано другими исследователями . Цель данной работы — показать, что без учета предшествовавшего развития русского каменного зодчества нельзя объяснить происхождения приемов и форм первых шатровых каменных построек XVI века, так же как невозможно их объяснить ссылкой на существование более ранних деревянных шатровых храмов. Конечно, шатровые верхи деревянных «круглых» храмов могли подсказывать мысль — перекрыть шатром каменный храм, но этим еще не определялись конструкции, плановое решение, архитектурные формы каменных шатровых храмов.
Важнейшими причинами, обусловившими эти приемы и формы, были: с одной стороны, новый характер социального заказа — появившаяся потребность в церквах — мемориальных монументах, которые должны были производить ошеломляющее впечатление своим внешним видом, с другой — технические навыки и возможности, которыми обладали мастера-каменщики, и наличие такого типа каменного храма, развитие которого могло привести к желаемым результатам. Таким зданием был бесстолпный храм, меньшие размеры которого и отсутствие внутренних подкупольных столбов позволяли больше труда и материалов употребить на наружные части, т. е. без лишних затрат значительно увеличить высоту зданий. Устройство сводов бесстолпного храма было не сложнее, чем столпного. Вся конструкция в целом была более рациональна — стены равномерно нагружались весом верха и верху можно было давать любую возможную высоту, не опасаясь неравномерной осадки. Развитие бесстолпмых храмов позволяло ввести в архитектуру новые приемы и сочетания форм, создавать эффектные композиции.
Храмы московского Ивановского монастыря, села Ильинского и Благовещенского погоста показывают, что первые шаги на пути от простых бесстолпных типов к шатровым были сделаны уже в самом начале XVI века. Эти храмы отличались от псковских бесстолпных крестообразными планами, трехапсидными алтарями и убранством фасадов, что их сближает с храмами села Острова и Коломенского.
Храм в селе Острове. Вопреки мнению И. Э. Грабаря, постройка в с. Острове, по-видимому, предшествовала появлению храма Вознесения. Мнение некоторых исследователей, будто апсида и шатер пристроены позднее (а первоначально не существовали),— ошибочно. «Спайка» алтаря с крестовой частью храма может объясняться переделкой алтаря. Возможно, что первоначально алтарная часть имела три апсиды, как в названных трех храмах начала XVI века, а при пристройке приделов была изменена. Завершение же храма, его шатер и восьмерик настолько тесно связаны и конструктивно и архитектурно с крестовым основанием, что нет сомнения в их принадлежности к первоначальной пристройке.
Многие особенности храма в селе Острове дают основание считать этот памятник наиболее старым из всех дошедших до нас шатровых храмов — план, очень близкий к планам предшествовавших церквей с крестообразной основой. Некоторая недоработанность общего приема — слабое развитие восьмерки и шатра, излишне большая величина главки, сохраняющей еще характер главы обычного, не шатрового храма, ненайденность и сложность обработки переходов от стен храма к восьмерику и от восьмерика к шатру, ярко выраженные псковские черты в декоративной обработке и профилировке, наконец, даже та «уютность и мягкость» во всем облике здания, которую подметил И. Э. Грабарь и которая свойственна постройкам, относящимся к ранним этапам деятельности дружин псковских мастеров за пределами псковской земли. От церквей в московском Ивановском монастыре, с. Ильинском и Благовещенском погосте храм в с. Острове отличала (в его предполагаемом первоначальном виде) лишь компоновка верха, т.е. введение восьмерика, шатра и сводов, перекрывающих углы.
Храм Вознесения в селе Коломенском блещет уже компоновкой, доведенной до совершенства. Восьмерик и шатер здесь вполне развиты, главке, завершающей шатер, придан характер, отвечающий ее подчиненной роли. Высота храма и вертикальная динамика его форм подчеркнуты горизонталью гульбищ. Наружные формы с чеканной ясностью выражают конструкцию здания.
Таким образом, утверждение о том, что архитектура храма в с. Коломенском не имела связи с предшествовавшим русским каменным церковным зодчеством и не имела в нем непосредственных предшественников, — неверно. Коломенский храм нельзя признать «повторением» деревянных храмов, хотя какие-то прототипы его шатрового верха безусловно существовали еще задолго до него в деревянной архитектуре. Об этом свидетельствуют упоминавшиеся уже слова летописца, отметившего, что Коломенский храм построен «вверх на деревянное дело».

Независимо от развития деревянного зодчества русские каменщики (о чем уже было сказано) на основе собственного опыта могли прийти к мысли о применении перекрытия в виде восьмигранного шатра. Они, привыкшие перекрывать небольшие пролеты напуском каменных плит или кирпича и применять при больших пролетах «напуск» расположенных ступенями арок, могли прийти к идее постепенного сокращения периметра перекрываемого пространства. Наиболее чистое и ясное выражение эта идея получила в каменном шатре — перекрытии посредством постепенного равномерного свешивания рядов кладки. Возможность применения этого приема, вполне логичного для камня или кирпича, была связана с необходимостью для шатра при его большом размере основания в виде многоугольника. Каменный шатер с квадратным планом — конструкция нелогичная, а при большом масштабе даже рискованная, так как жесткость шатру придают его углы, а слишком широкие грани между ребрами могут прогнуться. Свойства каменных шатров были испытаны древнерусскими каменщиками до XVI века на перекрытиях сравнительно небольшого масштаба, применявшихся в кивориях и каменных столпообразных храмах (где они могли быть не только пирамидальными, но и коническими). С введением в перекрытие храма сводов, срезающих внутренние углы, когда в компоновку верха храма вошла форма восьмигранника (точнее — восьмигранный барабан), стало возможным применение шатрового верха (т. е, главы) крупного храма. Таким образом, именно развитие конструктивных приемов перекрытия каменных бесстолпных храмов открыло возможность завершения главы каменного храма не куполом, а шатром. А это доказывается всем развитием композиции псковской церковной архитектуры XII—XV вв. и в первую очередь форм сводчатых покрытий, где мы могли наглядно убедиться, как конструктивные приемы подсказывали мастерам внешние формы покрытий и верхних частей храмов. Они есть логический результат применения именно данных приемов. Насколько же не соответствует истине распространенное мнение о «принципиально-деревянном характере» этих форм, мнение о том, что здесь имеет место заимствование. Эти мнения никак не согласуются с действительностью и в корне искажают историческую истину, дают неверное, порочное представление о характере творчества русских народных зодчих.
Непосредственное отражение наружной формы конструкций заключает в себе некоторую примитивность (не в смысле художественном, а практическом), поскольку оно проходит мимо ряда практических явлений, не учитывая их.
В дальнейшем часто практические соображения (тесно увязываемые с вопросами художественными, но все же игравшие ведущую роль в качестве двигателя прогресса архитектуры) подсказали решение, которое непосредственно и не выражало снаружи форму перекрытия, но зато лучше отвечало свойствам используемого материала и особенностям климата.
Таким образом, и в основе перехода к восьмискатным покрытиям лежали опять-таки не «заимствования» и не отвлеченные формальные соображения, а практические вопросы — вопросы долговечности частей здания и удобства строительства, строго учитываемые мастерами (и может быть заказчиками?).
В новом решении есть некоторая половинчатость — если оно отходит от более или менее непосредственной передачи форм самой конструкции, почти повторения ее снаружи, то все же оно сохраняет известные черты старых решений, располагая по-прежнему щипцы по странам света и оставляя разжелобки. Ясно, что разжелобки должны были быть наиболее слабым местом такого покрытия. И поэтому вполне логичным был переход в XV7!! веке к четырехскатным кровлям, не имеющим разжелобков. Народные зодчие этого периода сочетали такую форму покрытия с распространившимся в это время сомкнутым сводом Конечно, четырехскатное покрытие храмов, бывших до того восьмискатными, поскольку оно было связано с коренным изменением форм, являлось искажением, но в новых постройках четырехскатная крыша явилась вполне логичной. Отсюда и происходит ее появление (и это важно отметить, поскольку это касается данной темы), а дальнейшее распространение этой формы покрытия и перестройки старых композиций не относятся к теме и не могут быть целиком отнесены к влиянию зодчих, а не заказчиков
Нам важно было выяснить, откуда берутся новые формы каменного зодчества: вырабатываются ли они и на основе чего и как вырабатываются или же переносятся из деревянного зодчества, являются результатом заимствования.
Если бесстолпные храмы существовали до псковских бесстолпных храмов и если приделы у храмов тоже существовали до псковских храмов с приделами, то все же это не снимает того бессго факта, что именно псковские композиции храмов с бесстолпными боковыми приделами явились непосредственными предшественниками композиции древнерусских храмов XVI пека — и не только хронологически (ибо прочие были уже далеки по времени), но и генетически.