Раздоры в правящих кругах Русского государстваРаздоры в правящих кругах Русского государства вдохнови­ли польского короля Сигизмунда на попытку реванша. Сроки пе­ремирия истекли, и летом 1534 г. гетман литовский ЮрийРадзивилл вместе с татарами разорил окрестности Чернигова, Новго­рода Северского, Стародуба и Брянска. К началу войны короля активно подталкивал беглец из Москвы, Семён Вельский. Осе­нью того же 1534 г. киевский воевода Андрей Немирович сжёг Радогощ, но не смог взять Стародуба и Чернигова. Неудачей закончилась также попытка князя Александра Вишневецкого захватить Смоленск.

Русские рати, однако, медлили с ответным уда­ром: в Москве очень боялись набега крымских татар, которые к тому времени превратились из союзников в жестоких противни­ков. Дело в том, что крымских ханов пугали и раздражали пре­тензии Руси на земли Казанского ханства. В год смерти Василия III хан Саип-Гирей совершил опустошительный набег на Рязанские земли, так что все основания для опасений у Елены были. Только в конце октября 1534 г. русская рать двинулась в Литву, Передо­вой полк вёл фаворит правительницы Иван Овчина-Телепнев-Оболенский, большой полк — князья Михаил Горбатый-Суздаль­ский и Никита Оболенский. Из Новгорода, на соединение с ними, двигалось войско под началом князя Бориса Горбатого. Не встре­чая сопротивления, русские войска вторглись на неприятельскую территорию, разорили множество селений и, не дойдя до Вильно всего шестидесяти вёрст, вернулись назад.
Перед началом и в ходе боевых действий обе стороны ак­тивно занимались шпионажем. В упомянутой выше монографии В. А. Аракчеева рассказано о побеге в Литву большого дьяка Родиона, служившего прежде в Пскове, при наместнике Дмит­рии Воронцове56. Этот «переметчик» не только поступил на службу к неприятелю, но сообщил литовцам подробную информацию о численности и дислокации войск на Северо-Западе Руси. В. А. Аракчеев рассказывает также о некоем таинственном чернеце, вы­полнявшем разведывательное задание полоцкого воеводы Яна Гле­бовича. Русские, по всей видимости, также имели своих агентов.
В 1535 г. противники вновь обменялись ударами. Королевс­кие войска под началом литовского гетмана Юрия Радзивилла, польского гетмана Яна Тарновского и беглеца из Москвы Семёна Вельского опять напали на Северскую землю. Они без боя взяли Гомель и осадили Стародуб, воевода которого, Фёдор Телепнёв-Оболенский, оказал отчаянное сопротивление. К несчастью для защитников города, литовцы смогли сделать подкоп и взорвали крепостные стены. Множество русских воинов погибло, а Теле-* пиёв-Оболенский попал в плен. Одновременно с литовцами на
Русь напали крымские татары, которые разорили земли по бере­гам Оки. Русские войска в эту кампанию осаждали Мстиславль, но безуспешно.
Осенью того же 1535 г. псковичи и новгородцы возвели, к югу от Опочки, новую крепость — Себеж. В феврале 1536 г. ли­товский воевода Андрей Немирович сделал попытку захватить вновь построенный городок, но гарнизон предпринял вылазку и нанёс нападавшим тяжёлое поражение. Почти одновременно с Себежем на Литовском рубеже возникли крепости Заволочье и Велиж.
Отсутствие сколько-нибудь значительных побед подтолкну­ло короля Сигизмунда к переговорам. Уже в начале 1536 г. Юрнй Радзивилл направил к Телепневу-Оболенскому своего прибли­жённого, некоего Гайку, который привёз «опасную» грамоту на проезд русских поело? к королю. Русские власти, однако, реши­ли, что нм направлять послов «неприлично», а нужно, чтобы ли­товцы сами приехали в Москву. Начались долгие препиратель­ства. В конце концов Сигизмунд пошел на уступку: в январе 1537 г. ко двору Елены Глинской прибыли полоцкий воевода Ян Глебович «со товарищи». Переговоры начались с отчаянных спо­ров. Литовцы потребовали отдать им Псков и Новгород, затем стали настаивать на передаче Смоленска и на разрушении Велижа и Себежа. Завершилось дело заключением перемирия сроком на пять лет. Гомель вернулся под власть короля, а Себеж и Велиж остались за русскими. В том же 1537 г. Русь заключила договор со Швецией, по которому король Густав Ваза обязался не помо­гать Литве в войне против русских. Прекращение военных дей­ствий понравилось в Литве далеко не всем. Семён Вельский уехал из Литвы к туркам, в Стамбул, и начал всячески натравливать султана и крымских татар на Москву.
Вскоре после окончания войны,’в апреле 1538 г., Елена Глин­ская умерла: ходили, слухи» что её отравили. Противники Теле-пнёва-Оболенского немедленно воспользовались обстоятельства-
ми. Уже на седьмой день после кончины правительницы несчаст­ный фаворит был схвачен и посажен в тюрьму, из которой не вы­шел. Некоторые лица, попавшие при Елене в опалу, напротив, вернулись на политическую арену. Среди таковых особенно выде­лялся Иван Фёдорович Вельский (брат Семёна Вельского), че­ловек очень честолюбивый. Другим претендентом на власть был Василий Васильевич Шуйский, тот самый, что сурово расправил­ся с заговорщиками в Смоленске в 1514 г. Вскоре между боярс­кими кланами вспыхнула яростная борьба. Пользуясь малолет­ством государя, вельможи полностью погрязли в интригах, каз­нокрадстве и взаимных подлостях. Их беспринципная свара де­зорганизовывала всю правительственную деятельность. На гла­зах юного Ивана приверженцы Шуйских и Вельских отправляли противников в тюрьму или ссылку, избивали и даже убивали. Жестокие зрелища наложили на душу будущего царя неизглади­мый отпечаток.
В 1539 г. Василий Шуйский умер при загадочных обстоя­тельствах и клан возглавил его брат, Иван Васильевич Шуйский. Н. М. Карамзин называл этого боярина «грубым самолюбцем», и не без оснований. Иван Шуйский действительно не знал в борьбе за власть никакого удержу, перед юным государем «величался до нахальства» и даже не считал нужным вставать в его присутствии. В 1540 г., при содействии митрополита Иосафа, Иван Вельский смог временно оттеснить Шуйских от власти. Однако уже В1542 г. Иван Шуйский вступил в сговор с князьями Кубенскими и уст­роил настоящий переворот. Ивана Вельского бросили в темницу, митрополита отрешили от должности и отправили в ссылку. В ус­ловиях постоянных ссор и интриг в верхних эшелонах власти со­вершенно дикие формы приняли злоупотребления наместников — кормленщиков. Особенно «прославился» тогда Псковский иаме-стник Андрей Михайлович Шуйский, который, по свидетельству летописца, заставлял ремесленников работать на себя Даром, брал чудовищные взятки, приказывал подбрасывать состоятельным горожанам краденые вещи и затем возбуждал против них судеб-
ные дела. Летописец свидетельствует, что жители пригородов пред­почитали не ездить в Псков, лишь бы не встретиться с людьми наместника.
Иван IV быстро усвоил нравы и приёмы правления тогдаш­ней политической элиты. Его характер весьма ярко проявился в событиях 1546 г., которые подробно описаны в книге Б, Н. Фло-ри «Иван Грозный»57. Тогда правительство распорядилось собрать в районе Коломны новгородских пищальников для отражения возможного набега крымских татар. Однако при сборе войска произошли столкновения богатых «гостей» с рядовыми горожа­нами, и в результате «не доставили пищальников сорок человек на службу». Те же, кто всё-таки отправились под Коломну, считали себя несправедливо обиженными. В лагере на реке Оке они реши­ли подать челобитную молодому государю, приехавшему «на про­хлад. .. потешиться». Иван просителей не принял, а когда пищаль-ники попытались настаивать, приказал своим дворянам прогнать их силой. Завязалась драка, с обеих сторон были убитые. После этого великий князь поручил своему дьяку Василию Захарову Гнильевскому расследовать причины волнений. В результате след­ствия обвинению подверглись трое знатных бояр, среди которых был Иван Иванович Кубанский, активный участник заговора 1542 г. Дьяк явно сообщил Ивану IV именно то, что тот хотел услышать. Бояр обвинили в измене и казнили так поспешно, что им даже не прислали исповедников.,
В. январе 1547 г. Иван IV, достигнув совершеннолетия, офи­циально вступил на престол, приняв новый для Руси титул царя. Вскоре после этого в Москве вспыхнуло восстание, поводом к которому послужили сильные пожары. Как выяснилось впослед­ствии, бояре Фёдор Скопин-Шуйский и Иван Челяднин распус­тили слух, что город подожгли с помощью колдовства родствен­ники царя по материнской линии, Глинские. Рассказывали, как царёва бабка, Анна Глинская «з своими детьми (Михаилом и Юрием Васильевичами. — А. М.) волховала: вымала сердца че­ловеческие да клала в воду да тою водою ездячи по Москве да
кропила»58. Восставшие ворвались в Кремль и убили Юрия Ва­сильевича Глинского, а «живот (имущество. — А. М.) княжей розграбиша». После этого огромная толпа москвичей явилась в подмосковное село Воробьёво, к молодому царю, и потребовала выдачи Анны и Михаила Глинских. Эта встреча с вооружённым народом произвела на Ивана IV очень сильное впечатление. В речи на Стоглавом соборе, в 1551 г., он признавался: «И от сего убо вниде страх в душу мою и трепет в кости моа»59. Лишь с большим трудом придворные смогли убедить бунтовщиков, что ненавистных вельмож в царской резиденции нет.
Михаил Глинский,, узнав о московских событиях, обратился к излюбленному приёму своих предков: он бежал в Литву. Вместе с ним отправился князь Иван Турунтай-Пронский, который преж­де был наместником в Пскове и снискал стойкую ненависть горо­жан чудовищным мздоимством. Во время описанного бунта пско­вичи пытались подать царю жалобу на наместника, но Иван суро­во расправился с челобитчиками. Тем не менее Пронский явно «знал свои вины» и счёл за благо скрыться. По дороге к границе беглецов захватил князь Пётр Шуйский. Решение царя оказа­лось на редкость кротким: Глинский и Пронский посидели немно­го под арестом, после чего их отпустили на поруки.

Восстание 1547 г. подтолкнуло Ивана IV к проведению круп­ных государственных преобразований. Об их содержании и зна­чении для Русского государства подробно рассказано в многочис­ленных научных исследованиях А. А Зимина, Р. Г. Скрыннико-ва, И. И. Смирнова, Б. Н. Флори и др. Поэтому в данной статье представляется возможным коснуться только военных аспектов прошедшей реформы. Чтобы лучше понять их смысл, нужно хотя бы кратко охарактеризовать тенденции, присущие европейскому военному искусству того времени в целом.
Весь XVI в. прошёл под знаком бурного развития огнестрель­ного оружия, как ручного, так и артиллерии. Ручное оружие раз­делилось тогда на более и менее тяжёлые модели, которые приня­то называть мушкетами и аркебузами соответственно, Правда,
ещё в начале XX в. выдающийся военный историк Ганс Дельб­рюк отмечал: «Не так легко определить, в чём заключается прин­ципиальное различие между аркебузом и мушкетом…»60. Дей­ствительно, составители документов XVI в. весьма произвольно употребляли военные термины и часто называли одни и те же виды оружия по-разному, а разные — одинаково. Тем не менее принято считать, что мушкет при стрельбе опирали на специальную сошку, которая позволяла увеличить вес и размеры оружия, а значит, сделать его более дальнобойным. Дистанция выстрела из мушке­та достигала 200—300 метров. Пуля, весившая обычно 50-+60 граммов, была способна пробить любые латы. Воспламенение за­ряда, однако, происходило по-прежнему с помощью фитильного замка.
Тем не менее именно вооружённая мушкетами пехота стала царить на поле боя, а господству тяжёлой конницы пришёл конец. В этом на собственном, очень печальном опыте убедились фран­цузские рыцари в битве при Павии в 1525 г. Испанские аркебу-зиры маркиза Пескары фактически истребили тяжёлую кавале­рию французов. «Бой был чрезвычайно пагубным и плачевным для французских рыцарей, — писал современник, — ибо их осы­пали рассеянные кругом испанцы смертоносными свинцовыми пулями, которые посылались не из менее крупных (какими рань­ше пользовались) ружей, а из более тяжёлых… Они поражали не так, как арбалеты, а часто пронизывали двух воинов или двух коней сразу. Поле вскоре покрылось плачевными кучами повер­женных благородных рыцарей и издыхающих коней…»61. В 1530-е годы s Испании появился патрон, состоявший из бумаж­ной гильзы, в которой помещались пороховой заряд и пуля. Пе­ред заряжанием стрелок зубами разрывал гильзу со стороны по­роха, отсыпал немного пороха на полку, весь остальной заряд всыпал в ствол, затем туда же опускал пулю с гильзой и прибивал шом­полом.
Использование снаряжённого патрона позволило значитель­но повысить скорострельность мушкета, но всё же подготовка
оружия к выстрелу требовала определённого времени. В интерва­лах между выстрелами пехотинец-мушкетёр был совершенно без­защитен, особенно перед всадником. Для отражения кавалерийс­ких атак применялись воины с длинными пиками («пикинёры»). При этом по мере развития огнестрельного оружия соотношение пикииёров и мушкетёров постоянно менялось в сторону после­дних. Так, если в первой четверти XVI в. на роту пикииёров обычно приходилось два десятка стрелков, то к исходу века мушкетёры составляли около половины пехоты. Взаимодействие мушкетёров и пикинёров носило довольно сложный характер и требовало от воинов хорошей выучки. Поэтому для формирования крупных пехотных соединений европейские монархи прибегали к услугам профессионалов-наёмников. На рубеже XV—XVI вв. наиболь­шей славой пользовались швейцарцы, затем на первый план вышли немецкие ландскнехты.
Наем воинов обычно происходил следующим образом. Пра­вительство выделяло определённые средства нескольким высшим командирам, и те приступали к вербовке. На их призыв офицеры ландскнехтов приводили свои отряды, после чего начинался торг. Неслучайно лидер французских гугенотов, адмирал Г. Колиньи, приступая к организации войска, говорил: «Начнём создание этого чудовища с живота»62. Социальный состав наёмников отличался большой пестротой. Среди них встречались обедневшие дворяне, сыновья бюргеров или крестьян, просто бродяги или даже пре­ступники. Ни о каком патриотизме здесь, конечно, речи не шло: наёмники сражались за того, кто щедро и регулярно платил жало­ванье. Вместе с тем они отличались стойкостью и отвагой, ибо не хотели утратить репутации. 1анс Дельбрюк писал о немецких лан­дскнехтах: «Они уже не представляют индивидуальных воинов, но составляют сомкнутые тактические единицы и уже приучены к тому, чтобы обретать и осознавать свою силу именно в этой сом­кнутости, в этой сплочённости. Внешней сплочённости соответ­ствует и внутренняя — новый профессиональный корпоративный дух»63. Внутри наёмных их офицеры поддерживали довольно строгую дисциплину, прибегая иногда к очень жестоким мерам. Обыч­ными мерами воздействия служили побои палками или древком алебарды, широко применялась смертная казнь.
Главный недостаток наемников заключался в том, что при за­держке или неполной выплате жалованья они могли свернуть во­енные действия, а то и взбунтоваться. Так, в 1516 г., под Мила­ном, немецкие ландскнехты, служившие в армии императора Мак>-симилиана I, отказались идти в бой из-за того, что им заплатили меньше, чем швейцарцам. По свидетельству хрониста, император обратился к немцам с прочувствованной речью, называл их «сво­ими дорогими, верными, немецкими ландскнехтами», но «.. .хотя его императорское величество и говорил такие и ещё более пре­красные слова солдатам, всё же они его не послушались»64. Как свидетельствует С. Пиотровский, в лагере Стефана Батория под Псковом также постоянно происходили волнения среди наёмни­ков из-за жалованья.
Стремясь заработать на войне как можно больше, наёмные войска жестоко грабили мирное население. «В городе, взятом штурмом, — пишет Дельбрюк, — им (ландскнехтам. — А. М.) все было дозволено, и все женщины были представлены на их произвол. Кульминационным пунктом было, когда захваченные в плен горожане и крестьяне систематически подвергались пыткам, чтобы заставить их указать предполагаемые скрытые сокровища или чтобы принудить родственников уплатить выкуп.’ Нередко-даже в тех случаях, когда главнокомандующий заключил капиту­ляцию с осаждённым городом и торжественно обещал неприкос­новенность жизни и имущества, солдаты не хотели выпустить из рук добычи, Грабили и бесчинствовали в сдавшемся городе… »65. Нечто подобное произошло в 1580 г. в Великих Луках, когда, по свидетельству Л. Дзялынского, озверевшие солдаты «…не об­ращали ни на кого внимания и убивали как старых, так и молодых, женщин и детей».
По окончании войны наёмная армия распускалась и тогда пре­вращалась в страшную угрозу для той страны, за которую только
что сражалась. Безработные наёмники сбивались в отряды и шай­ки, грабили, воровали, бесчинствовали в городах и сёлах. В1546 г. Дания, Саксония, Ганиовер, Брауншвейг и ещё целый ряд госу­дарств даже заключили специальное соглашение о мерах против безработных наёмников. Попытки преодолеть недостатки наём­ного войска проявлялись в создании национальных ополчений. Их горячим сторонником был, например, великий итальянский мыс­литель Никколо Макиавелли (1469—1527). В своей работе «Воз­рождение военного искусства» ои восхвалял военную организа­цию Древнего Рима, в легионах которого служили свободные граждане. Будучи канцлером Флорентийской республики, Маки­авелли предпринял практическую попытку создания такого опол­чения. Вся страна была разделена на округа, и каждый округ дол­жен был выставить по одной пехотной роте. Ополченцам выдава­лось типовое оружие: пика и нагрудный панцирь, а также фор­менная одежда — белый кафтан и штаны с одной белой и одной красной штаниной. Каждая рота имела своего командира (капита­на), назначавшегося из людей с боевым опытом, и своё знамя. В мирное время ополченцы пользовались правом носить оружие и некоторыми юридическими привилегиями, в военное —• получали (или должны были получать) жалованье. Реальная жизнь, одна­ко, очень быстро выявила недостатки тосканской милиции Маки­авелли. Ополченцы являлись свободными гражданами, а, значит, их нельзя было подвергать жестоким наказаниям, как это делали в военное время с ландскнехтами. Соответственно, не могло у них возникнуть и той дисциплины, которая была основана на страхе перед командиром. С другой стороны, ополченцы ие имели при­сущей наёмникам привычки к войне, их боевого духа, их презре­ния к ценности жизни, как собственной, так и противника. В1512 г. милиция, оборонявшая крепость Прато, потерпела сокрушитель­ное поражение от испанской пехоты.
В 1533 г. попытку создания национального ополчения пред­принял французский король Франциск I. По его приказу в про­винциях были сформированы отряды, которые гордо именовались
«легионами». В каждый легион входило шесть когорт численнос­тью по тысяче человек (800 пикинёров и 200 аркебузнров). Од­нако и эти войска высоким профессионализмом не отличались. Современник маршал Виельвиль с презрением писал, что новые легионеры — не воины, они «бросили плуг лишь для того, чтобы за 4—5-месячную службу освободиться от налогов… »66. В1543 г. французские ополченцы, которым была поручена защита Люк­сембурга от наступавших германских войск, фактически разбежа­лись перед лицом неприятеля. Бессй «королевой полей» в Европе того времени оставалась пехота наёмников-профессиона­лов.
Значительные изменения испытывала в XVI в. конница. Суть происходившего очень точно выразил Г. Дельбрюк, назвав одну из глав своего фундаментального исследования «Преобразование рыцарства в кавалерию». Поясняя выдвинутый тезис, он писал: «…В основе рыцарства находится квалифицированный одиноч­ный боец, в основе кавалерии — тактические единицы, составлен­ные из всадников»67. Развитие огнестрельного оружия вело к тому, что роль рыцарей, закованных в доспехи и вооружённых холод­ным оружием, падала. Против больших масс пехоты конница дол­жна была также сражаться большими массами, и от бойцов тре­бовалась теперь в первую очередь согласованность действий.

Очень значительные последствия имело также изобретение пистолета — относительно лёгкого и короткого огнестрельного оружия» позволявшего лести огонь с седла. Само слово «писто* лет», по мнению большинства историков, происходит от названия итальянского города Пнстойя, в котором жил оружейник Ками-> лио Ветелли, якобы сконструировавший первые пистолеты68. Однако в действительности этот вид оружия знали и раньше. Его важным конструктивным элементом был колесцовый замок, изоб­ретённый около 1500 г., возможно, при участии великого Лео­нардо да Винчи. Этот замок представлял собой довольно слож­ный механизм. Затравочный порох в нём воспламенялся не фити­лём, а искрой, которая высекалась при трении металлического ко-
лёсика о кусок пирита, зажатый в курке. Вращение колесика обес­печивала пружина. Перед выстрелом её сжимали с помощью спе­циального ключа, который устанавливался на выступ на оси коле­са. При заводе на 3Д оборота шептало — зубчик на спусковом рычаге — заскакивало в специальное углубление внутри колеса и стопорило его. Заведя пружину, стрелок насыпал порох на полку и закрывал её специальной крышкой. При спуске шептало отхо­дило назад и освобождало колесо, которое, под действием пружи­ны, начинало быстро вращаться. Специальный кулачок на оси колеса толкал крышку полки, и она автоматически откидывалась. Одновременно колесо высекало из пирита фонтанчик искр, кото­рые воспламеняли затравку на полке.
По сравнению с фитильным, колесцовый замок значительно облегчал заряжание оружия: отпала необходимость высекать огонь, возиться с тлеющим фитилём, открывать перед выстрелом крышку полки. Неудивительно, что короткий (по сравнению с мушкетом) и более скорострельный пистолет с колесцовым замком стал из­любленным оружием кавалеристов. Первое широкое применение пистолетов конницей относится к 1544 г., когда в битве при Ранта немецкие всадники успешно атаковали с их помощью французс­кую пехоту. Немцы двигались глубокими колоннами по 15—20 шеренг, каждая шеренга, подскакав к французам на расстояние выстрела, останавливалась, давала залп из пистолетов и рассыпа­лась вправо и влево, очищая место для следующей шеренги. От­стрелявшиеся всадники отходили в тыл, заряжали пистолеты, строились в шеренгу и вновь шли вперёд. На французов этот ма­нёвр произвёл такое впечатление, что они вскоре также стали во­оружать кавалеристов пистолетами.
С ростом численности пехоты, как уже говорилось, возраста­ла и численность кавалерийских отрядов. Следствием стало то, что в коннице, наряду с традиционными феодалами-рыцарями, появилось множество наёмников. Особенно славились в своём деле немецкие конники, которых называли «рейтарами» (буквально — «наездниками»). Они носили лёгкие доспехи (обычно один лишь
нагрудник), кожаные куртки и штаны, открытые шлемы. Воору­жением рейтаров до середины века служили пика, меч и пистоле­ты, а затем только меч и пистолеты. Рейтары сыграли большую роль в Шмалькальденской войне (1546—1547), которую вели дворяне-протестанты против германского императора, во Фран­ко-германской войне 1547—1559 гг. и Религиозных войнах во Франции (1562—1589). Характеризуя стойкость рейтаров в битве при Дрё (1562) между католиками и гугенотами, ландграф Гес­сенский писал: «За плату идут в атаку один раз, за родину — два раза, за религию — три, а под Дрё за французских гугенотов рей­тары ходили в атаку четыре раза»69.
Излюбленным тактическим приёмом рейтаров был «караколь» (улитка), очень напоминавший то, что немецкие кавалеристы де­лали при Ранти. При классическом «караколировании», однако, отстрелявшаяся шеренга отходила в одну сторону. Поворот ше­ренг в результате напоминал спиральные обороты раковины улит­ки. Чаще всего «караколь» использовался против пеших пикинё-ров и имел целью создать в их построениях разрывы перед пол­номасштабным наступлением. Впрочем, в битве при Нанси (1552) немецкие рейтары под началом герцога Альбрехта Алкивиада Бранденбургского успешно использовали пистолеты против тя­жёлой конницы французов. Сам предводитель французской ка­валерии герцог Омальский был несколько раз ранен пистолетны­ми пулями и, в конце концов, попал в плен.
И всё же тяжёлая кавалерия полностью своего значения не утратила. В первой половине столетия рыцари, пытаясь противо­стоять силе огнестрельного оружия, заказывали себе всё более тяжёлые доспехи. Именно тогда получили широкое распростра­нение мощные латы из металлических листов, тогда как рыцари времён Александра Невского, вопреки распространённому мне­нию, носили кольчуги. Особенно высокими качествами отлича­лась французская тяжёлая кавалерия, воины которой именова­лись жандармами. Весьма эффективный способ использования жандармерии против рейтаров предложил в 1568 г. маршал Гас-
пар де Со Таванн, участвовавший в Религиозных войнах на сто­роне католиков. Дело в том, что для повышения плотности огня рейтары строились очень большими колоннами по 1500—2000 чел. Таванн располагал своих жандармов поэскадронно (в каждом эс­кадроне было 400 чел.) и бросал их атаку. Целью было врезаться в строй рейтаров во время караколирования, посеять среди них панику и смятение. Тем не менее Таванн считал нецелесообраз­ным вооружение всаДников пиками и советовал им сражаться ме­чами.
Сходных взглядов держался соотечественник, младший со­временник Таванна, гугенот Франсуа де Лану (1531—1591). В своих «Военных речах», опубликованных в Базеле в 1587 г., ои отмечал: «Когда они (рейтары. — А. М.) проделывают свою ка­раколе и подставляют фланг в двадцати шагах от неприятеля, что­бы дать залп, заехать назад, зарядить свои пистолеты или достать другие, — тут их не раз бивали… Чтобы опрокинуть отряд, его надо решительно атаковать»70. Вместе с тем Де Лану едко выс­меивал увлечение французов чрезмерно тяжёлыми доспехами. «Французские дворяне, — писал он, — часто впадают в крайнос­ти… Большинство их нагружает себя вместо того, что можно бм назвать латами, целою наковальней… То вооружение, которое носят в настоящее время, так неудобно и тяжело, что у дворянина лет 35-ти под этими латами болят плечи. Раньше мне пришлось видеть, как госпрдин Д’Эгильи и рыцарь Пюигрефье, два почтен­ных старика, целый день ездили впереди своих роту одетые, с ног; до головы в латы, между тем как теперь ни один капитан, даже гораздо более молодой, не захочет, да и не сможет пробыть в т*-ком виде и двух часов», Де Лану также весьма пессимистически оценивал возможности копий в современной ему войне, предпо­читая им клинковое оружие.
Наряду с рейтарами и тяжёлой конницей типа жандармерии в некоторых европейских странах активно развивалась лёгкая кон­ница, предназначенная для разведки и рейдов по тылам врага.
Особенную популярность она приобрела в Германской империи, Польше и Венгрии, где сказывалось влияние Турции. В польской армии времён Стефана Батория роль лёгкой кавалерии выполня­ли казаки и частично шляхетское ополчение. Тяжёлые кавалерис­ты назывались гусарами, и служили в этих войсках преимуще­ственно представители знатных фамилий. Гусары имели на воору­жении пики (против которых решительно ратовали французские теоретики), сабли и, после реформ Батория, пистолеты или кара­бины. Кроме того, как видно из публикуемых документов, в польской армии находилось много немецких рейтаров.
Заметно совершеннее стали в XVI в. артиллерийские орудия. Мастера-литейщики постоянно экспериментировали с различны­ми комбинациями калибра, длины ствола, толщины ствольных стенок и др. Одновременно предпринимались первые попытки стан­дартизации артиллерийских орудий. Ещё в первой половине сто­летия император Карл V приказал принимать на вооружение толь­ко пушки семи определённых типов. Его примеру последовали французы. Указами королей Генриха II (1547—1559) и Карла IX (1560—1574) во французской артиллерии было установлено шесть типов артиллерийских орудий: каноны (буквально «пушки»), ку-левриныили демиканоны (полупушки), батарды («помеси»), му-айены («средние»), фоконы («соколы») и фоконно («соколки»). Впрочем, изыскания продолжались, и к стандартным типам то и дело добавлялись новые. Не случайно такие видные учёные, как итальянский математик Никколо Тарталья и испанец Диего Уф-фано, предлагали гораздо более развёрнутые классификации ору­дий. К этому следует добавить, что какой-либо единой системы наименования пушек в Европе не сложилось. Как и в случае с ручным оружием, для обозначения пушек применялась весьма разнообразная и запутанная терминология. Кулеврины, серпенти­ны, василиски, фальконы, картауны, пеликаны, драконы и даже «злые девки» (шарфмеце) — вот далеко ие полный перечень тер­минов, обозначавших артиллерийские орудия.
Относительно грубо можно выявить следующие закономер­ности. Термин «кулеврина» (от французского «coulevre» — уж) означал длинноствольное (длина ствола 25—44 калибра) и, сле­довательно, дальнобойное орудие. Правда, длинноствольные пуш­ки называли также «серпентинами» (от французского «serpent» — змея), шлангами («schlange» — тоже змея, но по-немецки), пасаволантами и иными терминами. Явно иную группу составляли орудия большого калибра с относительно короткими (в сравнении с кулевринами) стволами, стрелявшие тяжёлыми снарядами на небольшое расстояние. Их часто именовали картаунами и бастар­дами. Термины «фокон» или, в немецком варианте, «фалькон» применялись обычно к небольшим, лёгким орудиям. Наконец, существовали мортиры (от латинского «mortarium» — ступа) — очень короткоствольные орудия, стрелявшие по навесной траек­тории тяжёлыми снарядами.

Помимо обычных каменных и металлических ядер артилле­ристы XVI в. использовали различные зажигательные снаряды. Иногда это были ядра, обмазанные «огненной» смесью, а иногда металлические ядра, раскалённые в особой печи. Последние, судя по дневникам Дзялынского и Зборовского, с большим успехом применяли пушкари Батория при осаде русских крепостей. Ис­пользовались также разрывные снаряды, которые тогда называ­ли бомбами и гранатами. Хотя западноевропейские артиллеристы знали их довольно давно, даже в конце XVI — начале XVII в. применение разрывных снарядов было связано с большим рис­ком и часто кончалось плачевно для самих стрелявших. Зато про­тив живой силы противника очень эффективной оказалась кар­течь. В её роли моги выступать не только металлические пульки, но и простое рубленое железо, куски железного шлака, камни.
Главной сферой применения артиллерии являлась ОСада крепо­стей. В полевом бою неповоротливые пушки играли гораздо мень­шую роль, чем ручное огнестрельное оружие. Зато на фортифи­кацию они оказали просто огромное влияние. Каменные стены не могли выдержать прямого артиллерийского обстрела и к тому же
плохо подходили для размещения тяжёлых пушек. Поэтому уже в XV в. с внутренней стороны крепостной стены стали сооружать земляную насыпь, повышавшую прочность укреплений и служив­шую для установки пушек. Следующим шагом стало появление ронделей, изобретение которых приписывается Альбрехту Дюре­ру (1471—1528)71. Это были обширные полукруглые постройки, включавшие казематы для солдат и площадки для пушек. Они сильно выступали за стену, что позволяло вести фланкирующий огонь, и должны были заменить прежние крепостные башни.
В начале,Х\/1 в. широкое распространение получили бастио­ны — от итальянского слова «bastionato», обозначающего всякую выступающую постройку. Бастионы состояли из земляных валов, облицованных камнем и образующих геометрические фигуры (чаще всего пятиугольник, обращенный вершиной в сторону не­приятеля). Артиллерия устанавливалась непосредственно на бас­тионах, за невысокой насыпью (бруствером).
Европейские фортификаторы очень быстро поняли, что для надёжной обороны крепости артиллерия отдельных бастионов дол­жна поддерживать друг друга. В связи с этим производились по­стоянные эксперименты с расположением бастионов и их элемен­тов. Крепости стали напоминать в плане сложные многоугольни­ки. Особенного успеха в проектировании укреплений подобного рода достиг немецкий инженер Даниил Спекле (1536—1589), ав­тор книги «Архитектура крепостей».
Другой стороной процесса стало усложнение профиля защит­ных сооружений. Его цель заключалась в том, чтобы всемерно осложнить осаждающим подход к крепости и особенно установку осадной артиллерии. Перед валом бастиона обычно сооружали глубокий ров, который, чтйбы избежать обрушения, отделялся от вала широкой площадкой — бермой. Отлогости рва (ближайший к берме — эскарп, противоположный — контрэскарп) облицовы­вали камнем, дабы проникшему в ров неприятелю было труднее сделать подкоп. Перед рвом, на некотором расстоянии, возводи­ли пологую насыпь — гласис, а за главным валом ещё одно, более
высокое укрепление — кавальер (от итальянского «cavaliere» — всадник). Сочетание бастионного вала и кавальера позволяло ве­сти по местности ярусный огонь. Гласнс служил прикрытием для войск, которые собирались сделать вылазку.