ТРУДНЫЕ ГОДЫ

Весной 1945 года я приехала в Псков. Юрий Павлович встретил меня на вокзале. Он был худ и бледен. На лице его остались одни глаза. Зато цветом они спорили с лазурью псковского неба.

Я опоздала на праздник ледохода, когда Великая неистовствует в ухарском разгуле, с оглушительным треском срывая с себя ледяные покровы. Но вода еще не угомонилась — клокотала и пенилась, швыряя плоскодонку, на которой мы переправлялись на другой берег. Лодку вел старик с красным, обветренным лицом, заросшим седой щетиной. Старик греб по-особому: быстро-быстро шевеля веслами в верхнем слое воды. Казалось, гребет он без всяких усилий. Он благополучно переправил нас на другой берег Великой.

Здесь стоял Мирожский монастырь, опоясанный речкой Мирожкой. В центре монастырского двора - собор. Против него — небольшой деревянный домик на высоком каменном подвале — бывшие кельи монахов и службы. В этом-то домике Юрий Павлович и получил долгожданное жилье. Окна небольшой однокомнатной квартиры смотрели на собор, который находился так близко, что белые стены его, отражая лучи света, создавали в нашей комнате какое-то призрачное освещение. Это мне очень понравилось.

В день моего приезда Юрий Павлович до позднего вечера рассказывал мне о своих планах по спасению искалеченных и находившихся в катастрофическом состоянии памятников, о разных трудностях, которые мешали работе.

Мне казалось, что он живет только одной мыслью: как спасти от гибели народное, духовное достояние Пскова. Понимая всю ответственность за судьбы памятников истории и культуры Пскова, за сохранение исторического прошлого родного края, он отдавал этому всю свою энергию и талант.

— Необходимо сберечь все, что осталось от памятников,— говорил он,— пусть даже самые незначительные остатки. Как они будут нужны для дальнейшего изучения нашей древней истории и культуры! К сожалению, не все это здесь понимают...— Он замолчал и глубоко задумался. Потом, вновь оживившись, стал зримо рисовать картину восстановления города.

Юрий Павлович воспринимал Псков не таким, каким он дошел до нас,— в разрозненных фрагментах планировки, с остатками зданий, искаженных перестройками и переделками. Он видел весь город в целом, каким Псков был в пору расцвета. Это давало Спегальскому возможность безошибочно находить фундаменты несохранившихся сооружений, точно угадывать планировку улиц и площадей, раскрывая по-новому, очень цельно архитектурно-художественный облик Пскова.



Домик, как оказалось, был тесно заселен людьми. Первым моим знакомством было знакомство с Ваней — подсобным рабочим из отдела по делам архитектуры. Он принес охапку дров и, сбросив ее на пол возле плиты, отошел к двери. И, утирая кулаком нос, лукаво ухмыльнулся. Вид он имел неряшливый, одет был в какое-то серо-зеленое рубище, подпоясанное толстой веревкой. На ногах рыжие обмотки и деревянные бахилы.

Потом неожиданно появились старик и старуха. Они суетились, предлагая свои услуги. С бесцеремонным любопытством разглядывали меня. Это были старожилы — муж и жена. Старик Ефим Захарыч, бывший монах, сторож собора,— веселый, с громким голосом и псковским цокающим говорком. Жена Софья Карловна — немка по происхождению,— с холодными выпуклыми глазами и поджатыми губами, была полной противоположностью своему веселому и добродушному мужу.

— Ну вот, Юрий Павлович, дождались наконец свою супругу,— говорила она глухим голосом,— куда иголка, туда и нитка.

Я постепенно знакомилась с людьми, связанными с Юрием Павловичем по службе. Напротив нас — дверь в дверь — жил архитектор Драги, начальник Отдела по делам архитектуры. В вопросе охраны памятников он держался нейтральной позиции. Вернувшись из поездки в Елизаровский монастырь, он заявил, что побывал «как в сказке», но, когда вставал вопрос о необходимости найти способы сохранить тот или иной памятник, проявлял странное равнодушие. Работал он в Пскове временно, не теряя надежды при первой же возможности вернуться в Ленинград.

Смежную комнату с ним занимал инженер Гедике. Будучи заместителем начальника Отдела по делам архитектуры, он всячески тормозил любую инициативу Спегальского по охране памятников и не раз высказывал свое мнение о том, что древняя архитектура Пскова не нужна, якобы она мешает новому строительству. Поглощенный большой работой, Юрий Павлович не придавал значения такого рода «мелочам». Выяснять отношения было вообще не в его характере. Огромное количество неотложных, аварийных дел по памятникам не позволяло ему размениваться.

Инженер Гедике также работал в Пскове временно, имел квартиру в Ленинграде.

Первое время в Пскове было для меня счастливым.. Ничто не предвещало грядущие черные тучи. Юрий Павлович находился в приподнятом настроении. Он усердно работал и верил в осуществление своих планов. Казалось, он не замечал тяжких условий нашего быта. Почти разутый (к весне валенки от сырости расползлись, пальцы вылезли наружу, а сапог достать было негде), он успевал повсюду. Облазил все памятники архитектуры от подвалов до чердаков, не страшась замаскированных мин, которые время от времени взрывались. Обмерял, зарисовывал, выявлял новые памятники архитектуры, имеющие историческую ценность, брал их на учет. Глубокое знание предмета позволяло ему широко видеть образ будущего Пскова, лежавшего пока в руинах. Позже он писал в своих трудах: «...без отчетливого представления о городе в целом невозможно судить о художественных качествах отдельных построек. Город давал для каждой из них фон и масштаб, вводил в определенное соотношение с другими слагаемыми архитектурного пейзажа...»

Меня всегда поражало умение Юрия Павловича зорко замечать мелочи и осмысливать их. «Надо очень беречь все то, что осталось»,— не раз говорил он.

Осматривать памятники вместе с Юрием Павловичем было очень интересно. Он видел такие детали, которые ускользали от меня. Нужно было обладать лишь любознательностью, чтобы черпать из этого богатого источника.

Я любила прогулки с Юрием Павловичем как по Пскову, так и по окрестностям. Он открывал передо мною все новые и новые сокровища псковской старины.

Мы проделывали с ним большие расстояния, чтобы увидеть тот или иной памятник, порисовать его, обмерить, сфотографировать. Иногда, утомленные долгой ходьбой, не успевали вернуться домой, ночевали в каком-нибудь сарае с сеном. Юрий Павлович любил деревенских людей. Он рассказал мне, как еще в юности во время своих пеших путешествий по родной земле встречал среди них добросердечие и гостеприимство.

За городом Юрий Павлович становился необычайно веселым, весь прямо-таки светился радостью.

— Я люблю природу естественную,— говорил он,— к которой не прикасалась цивилизация. К культивированной природе, подстриженной и причесанной, отношусь равнодушно.

Однажды, когда во время прогулки мы вышли на поляну, он вдруг остановился, схватил меня за руку и, указывая на полевые цветы, рассыпанные на ней веселым, ярким хороводом, сказал:
— Какая незатейливая красота! А вот и мой любимый полевой цветок — иван-чай. Разве можно сравнить все это с пышными цветами, рассаженными на клумбах!

Я возразила:
— Но ведь среди садовых цветов есть чудо как хороши. Неужели у тебя среди них нет ни одного любимого цветка?

Он, немного подумав, ответил:
— Есть один цветок. Я люблю его за его чистоту и необыкновенный запах. Это цветок жасмина.

Юрий Павлович любил и животных, относился к ним ласково и заботливо.

А как к нему тянулись дети! Когда мы впервые навестили семью известного пушкиниста Модзалевского, его маленькая дочь Таня, увидав Юрия Павловича, тотчас вскарабкалась к нему на колени и стала целовать и обнимать его. А когда он собрался уходить — горько расплакалась.

К детям постарше, которые проявляли интерес к его любимому делу, он относился с особым вниманием. Терпеливо отвечал на все их вопросы. Всячески поощрял их интерес к псковской старине, стараясь бережно вырастить зернышко зарождающегося плода любви к знанию. В последние годы жизни он вел систематическую переписку с учеником псковской средней школы № 1 Геной Тимофеевым (эта переписка сохраняется в личном архиве ученого).

Юрий Павлович день за днем открывал для меня необычайный мир красоты народных творений в Пскове. Теперь я видела их не только в его проекте архитектурных заповедников, а наглядно, в натуре. Он останавливал мое внимание на сохранившихся еще тогда некоторых исторических градостроительных фрагментах города, указывая на композиционные приемы древних зодчих, на их исключительное художественное мастерство в организации архитектурного пространства, которое проявлялось в выборе наиболее эффектного места и масштаба для доминирующих в городе сооружений. Как органично связывали псковские зодчие свои строения с окружающей средой и с природным рельефом местности. Например, выбор места для кремля — это ли не чудо!..

— Этому,— говорил он,— надо у них учиться и учиться!

А указывая на сохранявшиеся еще тогда древние улицы, он советовал мне зарисовать их с натуры, пока они еще не подверглись окончательному уничтожению. Он вдохновил меня на эту интересную работу.

Теперь с самого утра я уходила в город на зарисовки старых улиц и памятников архитектуры, разрушенных войной. Как мне хотелось передать в своих набросках боль израненного города! Памятники стояли черные от копоти, с осыпающейся штукатуркой, обожженные огнем, с пробитыми снарядами дырами в стенах и кровлях. С беспокойным криком метались возле звонниц и колоколен стаи галок и ворон.

Дома я развешивала свои рисунки по стенам, и мы вместе с Юрием Павловичем их обсуждали. Он был строгим и справедливым критиком, но, к моей радости, рисунки ему нравились.

Вскоре он познакомил меня с еще одним богатством Пскова — с керамикой местных народных мастеров. В те годы ее в изобилии привозили на псковский рынок гончары из окрестных деревень. Глаза разбегались от яркой россыпи игрушек — глиняных свистулек в виде лошадок, коровок, петухов и других домашних животных. А как хороши были по своим формам и сочной росписи с блестящей поливою кувшины, миски, горшки и кринки! Однажды нам посчастливилось приобрести оригинальную глиняную копилку в виде головы Гобсека. Талантливый художник с непревзойденной силой создал выразительный образ скряги: очень характерное плоское лицо с низким лбом, с насупленными бровями, из-под которых глядят узкие глаза, хищный нос, кончик которого почти касается рта с тонкими растянутыми губами. Темно-коричневая полива на лице и темно-зеленая на голове усугубляли выразительность изображения.

Юрий Павлович подолгу останавливался у палаток с вязаными рукавицами и поясками, внимательно рассматривая и отбирая наиболее интересные узоры. У него был тонкий вкус на соотношение цветов.

Меня в ту пору занимало создание интерьера нашего псковского жилища. Юрий Павлович сколотил из старых досок тахту, обеденный стол, массивные стулья и вместительные полки. Стол я накрывала домотканой скатертью, а на полках расставила керамику. Ее веселый, пестрый хоровод оживлял комнату.

В оформлении интерьера жилища у нас с Юрием Павловичем вкусы сходились. Но я всегда прислушивалась к его советам. Он умел отбирать главное. От самой природы был одарен чувством меры. Я же иногда теряла это необходимое для художника чувство: могла поставить в комнате два букета цветов. Прислушавшись к его совету, убирала один из них и наглядно убеждалась, что второй букет отвлекает внимание. Подобные уроки он преподносил мне неоднократно.

У него можно было поучиться многому: культуре поведения, доброте, сдержанности, терпению. Как-то Юрий Павлович заметил, что человек уже смолоду должен следить за своими словами и привычками и избавляться от всего дурного, потому что к старости отрицательное в человеке усугубляется.

Юрий Павлович познакомил меня со своими друзьями-псковичами: с Иваном Николаевичем Ларионовым, с Алексеем Алексеевичем Ивановским и другими. Ивана Николаевича он знал с детства. Мы встретились с ним на улице, и он сразу же затащил нас к себе домой. Небольшого роста, с неправильными, но приятными чертами лица, он был одет в широкую бархатную толстовку, на шее красовался галстук-бабочка.

Нас угостили щедрым по тому времени ужином: горячей картошкой со сметаной. Разговор за столом шел преимущественно об охране памятников. Иван Николаевич охотно соглашался со всеми доводами Юрия Павловича. Позднее я поняла, что это была его обычная манера поведения с людьми.

С Леонидом Алексеевичем Твороговым я познакомилась позднее, когда он получил жилье в Мирожском монастыре. С великим трудом он преодолевал посадку в лодку и с трудом выходил из нее. С косматой гривой пепельно-серых волос, с правильными, красивыми чертами лица, он был калекой от рождения. В ту пору ему было лет сорок. Ученый-археограф, он увлекался «Словом о полку Игореве», пропагандируя свое увлечени широко и постоянно.

Леонид Алексеевич проявлял большой интерес Юрию Павловичу. Часто заходил к нам и затевал споры о древней архитектуре. По мнению Юрия Павловича, он был «большим путаником». Не имея профессионалъных знаний, он норой выдвигал нелепые утверждения, но отстаивал их с упрямой настойчивостью.

Встречаясь со мной по утрам во дворе Мирожскского монастыря, Леонид Алексеевич всякий раз стыдливо прикрывал рукой на груди ворот рубашки и говорил:
— Извините, я без галстука.

Я не помню, когда и как Юрий Павлович познакомил меня с Алексеем Алексеевичем Ивановским. Так бывает: проходишь мимо скромного человека и только позднее начинаешь понимать его внутреннюю красоту. Художник, а в прошлом актер, режиссер и даже боксер в цирке, Алексей Алексеевич был уже пожилым человеком. Глаза его за стеклами очков смотрели внимательно, задумчиво и немного иронично. Мне нравилось бывать в квартире Ивановских. Незатейлевое убранство единственной комнаты подчеркивало размеренный ритм жизни хозяина. В живописных этюдах, развешенных по стенам, присутствовал истинный вкус. Впоследствии переписка с ним многие годы питала нас духовно.

Однажды, зайдя с Юрием Павловичем к главному архитектору города Петру Николаевичу Твардовскому мы неожиданно столкнулись с нашим бывшим общим соучеником — Алексеем Ларкиным (он учился ЛИКСе и в академии). В дни учебы он был хорощим товарищем. Встреча с ним была радостной. Алексей выглядел, как и прежде, бравым, веселым парнем, словно и не было тяжелых лет войны.

— Хлопцы,— сказал он, предварительно хлопнув нас поочередно по спинам,— приходите ко мне обедать. Познакомлю с женой. Обеды она готовит на славу!..

Мы, конечно, отказываться не стали.



Летели дни, наполненные интересным и важным делом. Я не успела закончить зарисовки древних улиц, как Юрий Павлович нашел для меня новую, еще более интересную работу. Я провела обмеры и зарисовки сооружений малых архитектурных форм: древней кузницы и двух древних часовен: Ольгинской и Красного креста. (Юрий Павлович словно бы знал, что и та, и другая впоследствии будут снесены.) А после того как мной был выполнен проект решетчатых деревянных входных ворот для Мирожского монастыря, Юрий Павлович распорядился немедленно зафиксировать в рисунках и цвете изразцы и обломки изразцов — остатки печи XVIII века, найденной им в Стефановской церкви. Эта работа приобрела особенный интерес после того, как Юрий Павлович из этих отдельных изразцов скомпоновал несколько больших фрагментов верхней, средней и нижней частей печи. После чего эти фрагменты печи были также выполнены мною в цвете. Работа по фиксации замечательного произведения древнего керамического искусства хранится в настоящее время в ГАПО. А вот сами изразцы, переданные Юрием Павловичем перед отъездом из Пскова в 1947 году в Отдел по делам архитектуры, не сохранились. (Некоторое время они находились в помещении притвора Мирожского собора, разложенные по нижним уступам его стен, но с каждым годом их становилось все меньше и меньше, пока они не исчезли совсем.)

Оглядываясь теперь назад, я могу с горькой уверенностью сказать, что не только эти изразцы, но и многое другое, что Юрий Павлович так бережно хранил для будущего Псковского музея древней архитектуры, было без него уничтожено или расхищено. Хорошо, что многое сохранилось в его обмерах и зарисовках, например старинные железные кованые двери и ставни окон в древних зданиях, а также сделанные им эскизы керамической посуды. Однако, что очень важно, исчезла часть его научно-исследовательских работ, выполненных им в 1945—1947 годах, в частности его проекты реставрации некоторых псковских памятников архитектуры.



Поистине верно: не бывает великих дел без больших препятствий. Когда в 1945 году Юрий Павлович впервые предложил свою идею создания архитектурных заповедников в Пскове, выношенную им еще в 1941—1942 годах, против нее яростно выступили псковские строители, хотя создание архитектурных заповедников с особыми зонами застройки решало задачу не только охраны памятников, но и задачу органичности исторических застроек в структуре современного города. Но эти идеи были не поняты. Они воспринимались как помехи, не позволяющие развернуть в центре города многоэтажную стройку. Понадобилось стойкое мужество, принципиальная настойчивость и упорный труд, чтобы провести свою идею в жизнь. Пришлось убеждать, доказывать, объяснять насущную необходимость создания охранных зон в условиях разрушенного города, и не только псковским строителям, но и ленинградским проектировщикам, которые занимались тогда подготовкой общего проекта восстановления Пскова после войны. Первый вариант их проекта был сделан без всякого учета истического значения древнерусского города. Проект обсуждался в Отделе по делам архитектуры.

Юрий Павлович пришел домой очень расстроенный. Жалуясь на сильную головную боль (он не выносил табачного дыма курильщиков), присел к столу, от ужина отказался.

Для расстройства были причины. Представленный ленинградцами общий проект перепланировки Пскова не только не учитывал сохранения древних градостроительных участков, но и намечал магистрали, разрезавшие исторически сложившуюся топонимику Пскова.

— Я настаивал, — волнуясь, говорил Юрий Павлович, — на необходимости провести предварительное изучение старого Пскова, прежде чем создавать проект перепланировки. Указал, какие есть материалы и где их найти. Но нет никакой надежды, что они этим займутся. Поэтому надо самому немедленно приступать к графическому оформлению этих материалов.

Работая над эскизными проектами охранных зон, Юрий Павлович уже тогда проделал большую работу по изучению исторических материалов, относящихся к развитию планировки Пскова и тем изменениям, которым она подверглась в XVIII веке. Он сопоставил древние планы Пскова, обратив особое внимание на план 1778 года.

Он развернул передо мной этот план XVIII столетия и сказал:

— Посмотри, насколько наглядно здесь видна тенденция уничтожения древней планировки Пскова: памятники потеряли связь с городскими улицами и площадями и очутились на задворках. Задача настоящих градостроителей — восстанавливая город, вывести на люди, показать их во всей красе.

У Юрия Павловича никогда не расходилось слово с делом. Он подошел к стоявшему у стены большому подрамнику, положил его на стол и, прикрепив лист бумаги, стал подготавливать чертежные принадлежности.

— Но уже первый час ночи! — взмолилась я. - Пора спать.

— Нет, нет! — возразил он. — Ты ложись, а я буду работать.

В эту ночь я спала тревожно. В четыре часа утра, окончательно проснувшись, я стала поспешно одеваться.

— Зачем ты встаешь? — спросил он.
— Буду помогать тебе.
— Нет, не надо. — Он поднял бледное, осунувшееся лицо. — Спи, спи, Оленька, я скоро закончу. И сегодня же вышлю все материалы по охранным зонам в Москву, в ГУОПА (1). Надеюсь, там найдутся умные люди.

И умные люди нашлись.

В 1945 году установленные проектами зонирования Ю. П. Спегальского древние улицы и площади вошли в общий проект перепланировки Пскова.

Предположение Юрия Павловича оказалось верным: ленинградские проектировщики не стали заниматься научно-исследовательскими изысканиями. Работа над их вторым (последним) вариантом проекта проходила на основе использования научных материалов Ю.П.Спегальского и под его консультацией. Для этой цели он был специально откомандирован Псковским отделом по делам архитектуры в Ленинград.



Я присутствовала на обсуждении второго варианта проекта ленинградцев, где Юрий Павлович снова высказал свое неудовлетворение.

Вот отрывок из его выступления:

«Последний вариант генплана Пскова представляет собой значительный шаг вперед по сравнению с первым вариантом. Тем не менее проект производит двойственное впечатление. С одной стороны, в нем нельзя найти теперь крупных промахов и несуразностей, с другой — он оставляет чувство неудовлетворенности... Происходит это потому, что проектировщики не прочувствовали характер Пскова, и это не случайно. Они, так же как и в начале проектирования, остались чужды Пскову, а Псков им, и это неизбежно отразилось на их проекте. Ими была допущена непростительная ошибка. Они проектировали, ничего не сделав для того, чтобы серьезно ознакомиться с архитектурным прошлым Пскова...

Очень хорошо, что проектировщики внесли в свой план выдвинутую и разработанную мной идею возрождения сетки зеленых уютных пешеходных проходов и площадей, которая свяжет памятники и даст им возможность дышать и жить. Я готов выразить им за это всяческую благодарность... Но они несколько осовременили конфигурацию их. А это совсем не нужно... В вопросе стиля новой архитектуры Пскова в начале проектировщики ориентировались на ампир, а потом на «древнерусский стиль». Одно нисколько не лучше другого... Проектировщики явно не хотели себя утруждать серьезным отношением к этому вопросу. Между тем на опыте сотен лет богатого творчества талантливых народных зодчих-псковичей можно (и непременно нужно!) было почерпнуть многое. Это дало бы и свежесть, и богатство замысла, и тот народный характер, свойственный древнему Пскову, который и составляет основу его особенностей» (2).

Говоря о необходимости изучения архитектуры Пскова, он настаивал на необходимости бережного отношения к красоте города. Постройки XX века часто не украшали, а портили его вид. И он изложил целый ряд конкретных реальных предложений по восстановлению города. В частности, он предлагал сделать хотя бы небольшого размера работу, анализирующую способы орнаментации псковских зданий, построенных из плиты.

— Можно ли найти достаточно материалов, которые позволили бы представить нам древний Псков? — обратился он с вопросом к аудитории. — Не поздно ли теперь изучать архитектурный облик былого Пскова, если он разрушен и от него мало сохранилось? Нет, не поздно, и необходимо это сделать, пока не поздно.

Тогда же он писал:

«Мы получаем, несомненно, громадную пользу, изучая, используя архитектуру других стран и народов. Имеем ли мы право почему-то не изучать собственную архитектуру? Извлекая уроки из прошлого, используя положительные стороны, мы не должны ничем искусственно стеснять наше творчество, наше строительство, а только направлять его по нужному, разумному пути.

Была ли правильна перепланировка Пскова 1778 года, задачей которой было превратить древний русский город в прямолинейный «европейский» город? Конечно, нет. «Европейского» города не получилось. На каждом шагу все же чувствуется, что это был древний русский город. Но древний русский город, такой прекрасный до того, был испорчен. Необходимо извлечь все материалы, которые до сих пор не использованы, - писцовые книги, годовые сметы, описания Пскова, изображения его на иконах, все, что известно об остатка древних зданий Пскова... Нет сомнения, что такая работа дала бы интереснейшие и ценные результаты. По моему мнению, за нее необходимо приняться не теряя времени.

Псков — город, имя которого не выбросишь из истории русской культуры. Забыть о том, что он существует, нельзя... Века прошли над этим городом, совсем стерев с лица земли одни из его памятников и полуразрушив и исковеркав до неузнаваемости другие. И все же он остается городом-музеем русской старины, хранилищем пусть пока не изученных и изуродованных, но тем более ценных для нас остатков творений псковских каменщиков, остатков, по которым мы еще многое сможем узнать о народном русском творчестве прошлого и его особенностях.

Конечно, читать эту «книгу», страницами которой служат случайные остатки сооружений, давно потерявших свой облик, не просто. Для этого нужно немало времени на изучение и реставрацию памятников, надо вложить в это дело и знание, и упорство, и кропотливую добросовестность, и творческое воображение, и остроумие, и любовь к делу... Считается, что уменье сохранять памятники характеризует культурный уровень народа, я сказал бы, что теперь еще нужно к этому добавить: и уменье глубоко изучать их, извлекать полезные для себя уроки...»

Оглядываясь назад, отчетливо видишь, как же трудно было тогда работать в области охраны памятников, и понимаешь, какую тяжелую душевную боль приходилось переносить человеку, преданному своему делу. Ведь хорошо известно, что многим неповторимым сокровищам псковской культуры грозило уничтожение, и особенно — памятникам гражданского зодчества. Их сохранность была значительно хуже, чем церковных и оборонительных сооружений, а потому желание отделаться от этих «ненужных руин» было соблазнительнее...

Война обнажила гражданские памятники, и под обвалившейся штукатуркой исследователь читал четкие следы прошлого. Он понимал, что эти остатки представляют большой научный интерес.

Охранные зоны, разработанные Спегальским, вошли в общий проект восстановления Пскова, который был утвержден соответствующими инстанциями. Однако авторство Юрия Павловича в решении главного вопроса — реконструкции исторического Пскова — ленинградские проектировщики замолчали. На мое возмущение Юрий Павлович сказал:

— Не волнуйся, Оленька. Разве это столь существенно? Главное, что многое теперь спасено от уничтожения, а значит, и облик древнего Пскова в какой-то мере будет сохранен. Вот это важно.

— Это так, — сдерживая горячность, согласилась я.— Но что-то я не замечаю особенно радости на твоем лице.

Он усмехнулся:
— Радоваться рано. Это только начало. Вся борьба, а значит, и нервотрепка — впереди.

Он был прав: нашлись люди, которые делали все, чтобы не пропустить осуществление архитектурных заповедников в жизнь.

От начальника ГУОПА пришло письмо в Псковский отдел по делам архитектуры, в котором предлагалось «всемерно форсировать работу по проектированию заповедников Ю. П. Спегальского». К письму были приложены два заключения, подписанные профессором Д. П. Суховым и архитектором П. Н. Максимовым (3). В них были даны положительные отзывы как по конкретным заповедникам — в кремле, на Запсковье, на Завеличье и др., так и по проектам жилых домов. Особенно удачными были признаны проекты улиц, имеющих характер внутриквартальных проездов и проходов, связывающих заповедники в единую стройную систему (они являлись реставрациями древних улиц и переулков). Интерес к заповедникам Спегальского со стороны специалистов был большой. В Псков приехал Петр Дмитриевич Барановский — известный реставратор древних памятников русской архитектуры, работавший в системе охраны памятников еще с дореволюционных лет. В работе Петр Дмитриевич был человеком одержимым. Ему не хватало дня, он работал и ночью. Утром часто заставала его уснувшим за столом.

К тому времени я переменила служебный ленинградский адрес на псковский. Это позволило мне быть постоянно рядом с Юрием Павловичем, не только наблюдать за его работой, но и быть его помощницей.

В феврале 1946 года открылась Псковская проектно-реставрационная мастерская. Ее руководителем был назначен Ю. П. Спегальский. Пока что мастерская не имела самого необходимого — помещений, оборудования, рабочей силы. В 1946 году вместо запланированных двадцати человек работали двое. Но не в характере Юрия Павловича было жаловаться на трудности. И вскоре я могла убедиться, что его метод реставрационных работ давал ему возможность даже при таких условиях успешно трудиться. Многие работы по восстановлению и укреплению памятников осуществлялись им собственноручно.

Метод единения в одном лице руководителя, исполнителя строительных работ и исследователя-реставратора дал, как оказалось потом, блестящие результаты. А в те годы позволил ему практически осуществлять задуманные им планы даже при минимальном количестве подсобной рабочей силы, которой в мастерской не было до тех пор, пока он сам не собрал из окрестных деревень своих старых друзей: каменщиков, штукатуров, плотников.

Помню нашу «экспедицию» в деревню Повшено, где Василий Семенович Герасимов — красивый мужик с окладистой черной бородой — потчевал нас крестьянским обедом. И другие крестьяне, знакомые Юрия Павловича, встречали его как родного, с шумной радостью.

Большая заслуга Юрия Павловича была в том, что он подготовил из этих крестьян специальную бригаду для строительно-реставрационных работ, которая потом в течение многих лет оставалась основным рабочим ядром производственной реставрационной мастерской в Пскове.



ПРИМЕЧАНИЯ

(1) - Главное управление охраны памятников архитектуры.

(2) - Полный текст этого выступления Ю.П.Спегальского хранится в научном архиве ЛОИА АН СССР (Фонд Спегальского, № 78).

(3) - Эти документы хранятся в научном архиве ЛОИА АН СССР (фонд Спегальского, № 78).