В Отделе рукописей Британской библиотеки в Лондоне под шифром Harl. 6356 хранится сборник, в составе которого наряду с самыми разными документами и сочинениями на различных языках оказались несколько тетрадей, писанных кириллицей. Этот «кириллический элемент» сборника объединяет также внешне разнородные материалы, которые, однако, при внимательном рассмотрении оказываются связанными друг с другом. Связывает их общность происхождения: по всей видимости, речь идет о «русском архиве» английского купца, который жил и вел коммерческую деятельность в Пскове в 80-е годы XVII в. Содержание этого «архива» — особенно той его части, в которой находится формулярник и частная переписка английского коммерсанта и псковитянина, — представляет несомненный интерес для характеристики посадской жизни в Пскове в конце XVII в., для истории русско-английских отношений, а также для истории русской литературы и культуры.
В начале 2000 г. у меня была возможность ознакомиться непосредственно с рукописью. Хотя разнообразные документы и произведения, составившие ее кириллическую часть, не только заслуживают публикации, но и требуют специального, по-видимому сложного и обширного, историко-филологического исследования, я решился, еще не завершив такого рода исследования, обратить внимание научной общественности на эти материалы именно ввиду их уникальности. В настоящем докладе дается лишь общая характеристика этих материалов и предлагаются только отдельные предварительные наблюдения.
Конволют, вплетенным в который оказался интересующий нас «русский архив», датируется XVII в. К сожалению, происхождение, принадлежность этого сборника не ясны; едва ли прояснить этот вопрос можно будет на основании анализа других его составных частей (среди которых обнаруживается, например, средневековый медицинский трактат на арабском языке1). Внешнее описание кириллических тетрадей рукописи (достаточно подробное и верное, хотя с несколькими мелкими неточностями) дано в каталоге Р. Клеминсона2. В соответствии с архивной пагинацией эти тетради занимают листы с 228-го по 341-й рукописи; филиграни — конец 60-х — 70-е годы XVII в. Можно различить три или четыре почерка, и все они представляют собой четкую скоропись, характерную для делового и вообще «некнижного» письма России второй половины XVII в. R Клеминсон, следуя делению тетрадей, разделяет русские материалы рукописи на три части — А (лл. 228-268; л. 268об. — пустой), В (лл. 269-299, л. 299об. — пустой) и С (лл. 300-341, л. 341 — пустой), однако делает такое замечание: «кажется, во всех трех частях присутствуют один и тот же почерк и одна и та же бумага, и Псков упоминается как в первой грамоте (л. 228), так и в последней части, что
говорит о том, что они тесно связаны происхождением». Действительно, именно упоминания Пскова являются ключевыми для того, чтобы разобраться в содержании всех материалов, которые на самом деле по своей сути распадаются не на три, а скорее на четыре или даже пять частей.
Проще всего определить первую часть. Это — известный Новоторговый устав, принятый правительством царя Алексея Михайловича 22 апреля 1667 г. Сам Устав вместе с семью статьями, выделенными специально для «розных государств торговых иноземцев для ведома», помещается на лл. 230-268. На лл. 228-230 находится грамота, которой сопровождался Устав при рассылке из Москвы из приказа Новгородской четверти по российским городам. Грамота, скопированная здесь, датирована 27 июля 1667 г. и обращена «во Псков к околничему и воеводе ко князю Даниле Степановичю великого Гагину с товарыщи»: воеводе, в частности, велено псковичам у съезжей избы читать «о торговли статьи» (т. е. Устав), отдать списки в таможню, чтобы брали таможенные пошлины с русских и иноземцев «по нынешним отказным статьям». По-видимому, Новоторговый устав был скопирован именно в Пскове для лица, которому этот законодательный акт был нужен для личного пользования. Что это было за лицо, мы поймем, разобрав прочие документы «русского архива».
Далее находим следующие материалы. Листы 269-299 содержат разного рода цер-ковно-религиозные произведения (поучения, молитвы и др. — подробнее о них см. ниже); на лл. 300-302 и лл. 307-313об. записаны два литературных произведения — некая «Притча» и известная «Повесть о Ерше Ершовиче»; лл. 302-303 и 324-340 заняты письмами некоего Петра Игнатьевича к некоему Роману Вилимовичу, а также ответными письмами Романа Вилимовича Петру Игнатьевичу; наконец, на лл. ЗОЗоб.-307,314-324 и 340-341 находятся разнообразные документы, скопированные явно «в образчик», т. е. как формулярник, — это челобитные, порядные, кабала, деловые и родственные письма и т. п.
Центральное, наиболее важное и заметное место в этом скоплении бумаг принадлежит, безусловно, очень интересной переписке Романа Вилимовича и Петра Игнатьевича (далее — Р.В. и П.И.). Из знакомства с ней становится понятным характер отношений между ними, а также причины и пути, по которым сформировался весь этот «русский архив».
Прежде всего, можно попытаться выстроить хронологию переписки благодаря тому, что некоторые письма датированы. Письмо П. И. налл. 302об.-303 датировано 18 июлем 194 (1686) года. По-видимому, это первое по хронологии письмо среди скопированных в рукописи. Ответ (недатированный) Р. В. на это письмо находим на л. 324-324об. Остальные письма, составляющие единый комплекс на лл. 324об.-341, скопированы, судя по логике переписки и по упоминаниям в них некоторых событий и сведений, в хронологическом порядке. Из них датированы следующие: письмо Р. В. налл. 325об.-326 — 26 июля 1686 г., первая часть «двусоставного» письма П. И. на лл. 326-326об. — 22 июля 1Т>86 г., письмо Р. В. на лл. 329об.-330об. — 11 августа 1686 г., его же письмо на лл. 331об.-332 — 27 августа 1686 г. (ошибочно, как выясняется из ответного письма П. И. от 25 августа 1686 г. (лл. 332об.-335): на самом деле Р. В. отослал свое письмо 25 августа), письмо П. И. и ответ Р. В. налл. 335об.-337 – 17 марта 195 (1687) г., письмо П. И. и ответ Р. В. на лл. 338-339 – 26 апреля 1687 г., письмо П. И. на лл. 339-340 – 30 апреля 1687 г.
Таким образом, в нашем распоряжении частная переписка, которая велась в июле-августе 1686 г. и марте-апреле 1687 г., всего — 13 писем П.И. и 8 писем Р.В. Кто были лица, состоявшие в переписке?
Имя «Роман Вилимович» выдает в его носителе иностранца. Действительно, сам он в одном из писем Петру Игнатьевичу признается, что ему нелегко, так какой находится «в чужей земли теперь и далече от своей земли». Из писем его не совсем ясно, какая «земля» для него является родной и чем он занимается в России. Об этом можно догадаться лишь косвенным путем благодаря наблюдениям о характере отношений Р.В. иП.И.
РВ. неоднократно называет П.И. не только «честным и милостивым господином», «гаразно великим другом» и «приятелем», но и «учителем», а П.И., в свою очередь, обращается к Р.В. как к своему «ученику». Из одного письма П.И. явствует, что Р.В. какое-то время жил у него в доме и платил «по зговору на неделю» — очевидно, за какое-то «учение», о котором часто также упоминает как ученик с благодарностью, так и учитель со смиренными извинениями за свою «худость». Из первого же письма, написанного П.И. (как он сам указывает) на какой-то «карточке», становитсяСясно, о каком учении идет речь. П.И. просит у Р.В. прощения, что долго не писал и не так, как следовало бы, учил его: «а ныне сам себе думаю и гаразно мне зазорно, или стыдно, всех добрых руских людей и иноземцов, что я часто пьян был и много всегда пил и лен был и к тебе ничево не писал и ты для моей лености многое время промешкал без учения. И я за то за все прошу у тебя прощения, пожалуй меня в том, прости, а впредь почаще стану к твоей милости писать, и ты пожалуй также, ко мне изволь писать и чево не знаешь говорить, или что в сей карточки писаны слова, а ты не знаешь, пожалуй, спрашивай у меня, а я рад твоей милости все объявить…» (л. 303).
По всей видимости, П.И. обучал РВ. русскому языку, причем переписка между ними была одним из способов обучения. Обмениваясь письмами со своим учителем, «иноземец» учился не только грамотно писать по-русски, но и получал навык в принятых тогда в России формах и выражениях деловой и дружеской переписки. П.И. несколько раз прямо упоминает в письмах, что он «справил» «грамотки*, писанные ему Р.В., «для того, чтоб тебе разумно и внятно было». Кроме того, некоторые письма и документы П.И. предоставлял Р.В. «для обрасчика» — в том числе, например, «кабалу» (по просьбе РВ., который интересовался, «как кабалу и запись пишут»).
Последнее обстоятельство объясняет происхождение разрозненных документов, копии которых составляют отдельную часть кириллических тетрадей нашей рукописи. Это был, очевидно, своеобразный формулярник. Некоторые из «образчиков» были, видимо, скопированы П.И. для Р.В. — несколько кабал и записей, а также образцовых писем (от сына к отцу, между деловыми партнерами и т. п.). Другие остались, как можно предположить, от торговых операций, к которым то или иное отношение имел тот, кто собрал весь «русский архив». Большинство из этих документов намеренно обезличивались: вместо имен вставлялось «имярек», вместо цифр и дат—пробелы или знаки наподобие #. Однако в нескольких случаях мы имеем дело с копиями, которые передают подлинник без изменений или с небольшими изменениями. Эти документы, без сомнения, представляют и самостоятельный интерес как источники по истории экономики и внешней торговли России в конце XVII в., но и, кроме того, проливают свет на личность Романа Вилимовича.
Практически все эти документы напрямую связаны с жизнью и торговой деятельностью иноземных коммерсантов в России. Это — порядные записи посадских людей и крестьян на доставку льна, соли и пеньки по заказу нескольких «свеян» и «агличан», челобитные иноземцев о взыскании денег с русских, проезжая грамота по указу царей Иоанна и Петра Алексеевичей «извощикам», которые должны вывести «за свейский рубеж» тело умершего в России англичанина и т. п. К сожалению, ни одно из упоминаемых имен, как русских, так и «свеян» и «агличан», нам не удалось надежно идентифи-
цировать по опубликованным источникам и специальной литературе3. Однако в одном из документов, а именно в письме иноземца Ивана Тирмана к псковичу Григорью Лукичу Сергееву из Ругодива о коммерческих делах (доставке льна, взыскании денег за простой кораблей и др.), отправитель напоминает адресату, в частности, что уже писал «во Псков к Роману Дарвину, чтоб он тебе поговорил» об этих делах (лл. 323-324). С достаточной степенью уверенности можно предположить, что этот Роман Дарвин и есть Роман Вилимович, учившийся русскому языку у Петра Игнатьевича.
Такая идентификация тем более вероятна, что большинство документов форму-лярника так или иначе имеет дело с Псковом или пунктами, традиционно связанными с Псковом. Порядные записи заключаются с псковичами, деньги взыскивают с одного «печенина», пользующегося покровительством Печерского монастыря, иноземцы отвозят русские товары в Ругодив (Нарву — город, через который в основном осуществлялась связь Пскова с зарубежьем) и т. д. Между тем в переписке Р.В. и П.И. упоминается, что Р.В. на полгода уезжал по делам в Ругодив (этим объясняется и перерыв в переписке с конца августа 1686 г. до марта 1687 г.). Очевидно, Р. В. жил в Пскове, учился у псковитянина П. И. и вел какие-то торговые дела через Ругодив. Именно потому, что Р.В. должен был по необходимости заключать порядные с русскими, иметь дело с русским судопроизводством, писать письма деловым партнерам и т. д., он нуждался в услугах «учителя» П.И. Понятно, что по роду своей деятельности Р.В. был близок или просто вел совместные коммерческие операции с другими иноземцами, жившими или часто бывавшими в Пскове.
По-видимому, не будет большой смелостью заключить также, что и «русский архив» в составе лондонской рукописи обязан своим возникновением Роману «Вилимо-вичу» Дарвину. Именно он должен был позаботиться о том, чтобы его письма, «справленные» П. И., и письма самого П.И. к нему были скопированы в один «сборник», куда логично было также скопировать и те материалы, которые присылал П.И., и те бумаги, которые оказались у Р.В. благодаря его связям и жизни в Пскове и которые могли ему пригодиться в дальнейшей коммерческой деятельности в России. В этом случае логичным выглядит и появление здесь же копии Новоторгового устава. Остальные материалы «русского архива» — церковно-религиозные произведения, «Притча» и «Повесть о Ерше Ершовиче» — наверняка попали к Р.В. также от П.И.
Теперь уместно сказать несколько слов о Петре Игнатьевиче. К сожалению, слишком мало фактических сведений о нем можно почерпнуть из его переписки с Р.В. Только косвенные данные указывают на то, что он жил в Пскове. Упоминается, что у него был дом, жена и какие-то «домашние». Нередко в письмах он упоминает и других, кроме Р.В., «учеников». Видимо, преподавание было его основной «профессией», причем главными его «клиентами» были именно «иноземцы»; во всяком случае, о каких-либо других его занятиях нет никаких намеков. На одного из своих учеников, которого звали Берн (очевидно, тоже иноземец), П.И. жаловался Р.В.: «я чаю, что у него не то на уме, чтв учитца хорошенько, — то у него на уме болше, что гулять» (л. 327об.). В фор-мулярнике Р.В. сохранилось также письмо П.И. одному из его учеников, который собирался ехать к отцу в Юрьев, с изложением условий проживания и обучения у П.И.
П.И., по-видимому, мыслил себя не только преподавателем русского языка, но вообще наставником в широком смысле слова. Он явно был человеком глубоко религиозным (хотя, без сомнения, не принадлежал духовному сословию). В письмах Р.В. он часто ссылается на божественные заповеди, объясняет суть православных обрядов. Интересно, что этим он не только не вызывает раздражения у своего «ученика», но, наоборот, обсуждая христианскую «любовь», всемогущество Творца и тому подобные религиозные материи, они явно находят общий язык. Например, П.И. призывал Р.В.
«добрую дружбу содержать», ссылаясь на Евангелие от Иоанна: «и Бог так написал: надобно всякому человеку держать со всяким человеком любовь или дружбу». В ответном же письме Р.В. не только с этим соглашается, но развивает эту мысль в «общехристианском» духе: «а как ты ко мне писал, что Бог не любит того человека, которай ево брата не любит, и чаю я, что то подлинно, а мы, християни, от одного Отца на сей свет родились…» (лл. 325,326).
Наверное, такого рода общение было возможно в первую очередь потому, что Р.В. проявлял интерес к православной вере и русской культуре. Впрочем, любознательность, тактичность и терпимость, необыкновенную для русского человека той поры, проявлял и П.И. О таком взаимном интересе говорят не только их «послания» и «отповеди» друг другу, но и тот факт, что они еще обменивались литературой. В одном из писем П.И., например, просит: «Пожалуй, друг мой, Р[оман] В[илимович], мне убогому почесть на подержание не на долгое время тетрати о Семи мудрецах и о Акире Примудо-ром, и отдам я тебе в целости вскоре…» (л. 326об.)
О том, что Р.В. получил «Притчу» от П.И., прямо свидетельствует «сопроводительное» письмо от П.И.: «Честному господину и смиреномудрому Роману Вилимовичю подай Бог здравствовать на премножество лет. Спасибо тебе на твоих хороших грамотках и на доброй отповеди. А что ты изволил мне писать в последней своей грамотки, чтоб я тебе написал притчю, которую я тебе посулил давно написать, и я теперь тебе тую прит-чю пишу и обявляю. Только, пожалуй, не осуди меня в том, что то не мудро» (л. 302). «Притча» начинается так: «Быль некоторой торговый человекь и богатой, и был у него сын один, и тот человек опосле стал убог…» и повествует о «мальце», который, следуя благочестивым заветам отца, избегает смерти, уготованной ему кознями похотливой жены его хозяина.
Без сомнения, именно через П.И. в наш «русский архив» попал целый ряд церков-но-религиозных произведений: славословие, «Отче наш», «Десять заповедей», Символ веры, несколько поучений «О покаянии», «О крещении» и др. В большинстве своем они представляют основополагающий для православия набор произведений и молитв, входящих в Молитвослов. В таком выборе явно прослеживается определенная логика: П.И., очевидно, хотел познакомить Р.В. с «азами» православных вероучения и обряда, а может быть, даже исподволь и наставить на «путь истинный».
Интересно, однако, что П.И. ни в коем случае не был ригористом и клерикалом и вел мирской образ жизни. О своем «пьянстве» и «безделии» он пишет с тонкой самоиронией, в которой слышится и сожаление о грехах, и признание того, что эти грехи — часть человеческой натуры. Варка пива «к празнику к светлому Христову Воскре[се]-нию» — большое событие для него, и он специально приглашает Р.В. «в гости пива пить, каково Бог послал». Та же ирония, но и человеческое сочувствие, звучат в словах, написанных им после, по-видимому, недурно проведенного разговления: «…да слышал я, что ты севодни с похмеля недомогаешь, — и о том молись Богу, помилует, и будешь по-прежнему здрав» (лл. 337,338об.). В целом Петр Игнатьевич предстает личностью неординарной, интересной и яркой.
Свидетельством «мирских» увлечений П.И. является наличие в «русском архиве» «Повести о Ерше Ершовиче» — произведении совершенно светском, одном из наиболее ярких в кругу так называемой демократической сатиры XVII в. Отметим, что список «Повести», сохранившийся в бумагах Р.В., представляет еще и чисто филологический интерес.
Хотя списков «Повести» сохранилось немало, но практически все они относятся к XVIII в., либо имеют приблизительную датировку «конец XVII — начало XVIII вв.». В случае, если признать время составления архива RB. близким к завершению его пере-
писки с П.И. (а это было бы вполне логично), т. е. конец 80-х годов XVII в., в нашем распоряжении оказывается один из самых ранних списков «Повести». Не будем подробно разбирать представленную здесь редакцию, поскольку очевидно, что этот разбор должен сопровождать ее публикацию. Однако, кажется, эта редакция является довольно архаичной — 1-го типа, по классификации В.П. Адриановой-Перетц, т.е. близкой, по мнению литературоведов, к архетипу «Повести»4.
В целом как весь «русский архив», сохранившийся в рукописи Британской библиотеки, так и его отдельные части представляют, с нашей точки зрения, несомненный научный интерес. Актуальной является публикация этого «архива», причем желательно именно целиком, чтобы создалось понятие о цельном культурно-историческом памятнике и не потерялось значение его компонентов как частей единого целого. Образование такого архива—уже факт сам по себе примечательный, свидетельствующий об интересе к русским языку и культуре со стороны иностранцев, в данном случае—англичан. Переписка псковского «репетитора» и его «ученика» — людей явно образованных, с широким кругозором, ориентирующихся на традиционные ценности, но и не замыкающихся в своей конфессии, — говорит о том, что этот интерес наталкивался не на мракобесие, а на открытость к диалогу5. Частная переписка, документы формулярника и литературные произведения, скопированные врукописи, ярко свидетельствуют о том, что Псков во второй половине XVII в. был значительным очагом посадской культуры, крупным центром международной торговли и «кросс-культурных» контактов.
1 За это указание, а также за техническую помощь в работе с рукописью, я обязан Н.И. Серикову, которому с удовольствием, пользуясь случаем, приношу сердечную благодарность.
2 A Union Catalogue of Cyrillic Manuscripts in British and Irish Collections. Compiled by Ralph Cleminson. General editors: V. Du Few and W.F. Ryan. London, 1988, p. 163-166.
3 Результата не принесли ни наши собственные поиски, ни обращение к спискам иностранных коммерсантов в книге: Демкин А.В. Западно-европейское купечество в России в XVII в. Вып. 2. М., 1996.
4 Адрианова-Перетц В.П. Очерки по истории русской сатирической литературы XVII в. М.-Л., 1937. С. 130-132.
5 Такой вывод заставляет пересмотреть мнения, расхожие в историографии, о том, что, с одной стороны, иноземцы, посещавшие Россию в XVII в., не понимали и не хотели понимать русских традиций и, с другой стороны, что русское общество допетровской эпохи было косным и невосприимчивым к чужой культуре. См., напр.: Anderson MS. Britain’s Discovery of Russia, 1553—1815, London, New-York, 1958, p. 37,46-47; LuKmenko I. Les relations commerciales et politiques de I’Angleterre avec la Russie avant Pierre Ie Grand, Paris, 1933, p. 275.