Седов В.В.

Древнерусская народность

Русы

В левобережной части Среднего и смежных землях Верхнего Поднепровья до последних десятилетий VII в. существовали две крупные культурные группы. Лесостепные земли принадлежали антам – носителям пеньковской культуры (сахновская стадия), а более северные области (поречье Сейма и Подесенье) заселяли племена колочинской культуры. В конце VII в. развитие этих культур в Среднем Поднепровье было прервано, что обусловлено вторжением крупной массы нового населения. Миграция последнего затронула и небольшой регион лука-райковецкой культуры в Киевском Поднепровье, где проживали поляне.

Пришлое население оказалось более активным как в хозяйственном, так и в иных отношениях. В результате в Днепровском левобережье формируется новая культура – волынцевская (рис. 9). Ранние горизонты напластований на ее памятниках характеризуются присутствием пеньковских и колочинских материалов. Так, на поселениях Ходосовка, Вовки, Беседовка, Хитцы, Роище, Обухов-2 наряду с волынцевскими формами обнаружены округлобокие и биконические горшки, прямыми аналогиями которых являются материалы позднего этапа пеньковской культуры. В ранних слоях поселения Волынцево вместе с волынцевскими встречены сосуды биконических, цилиндро-конических и тюльпановидных форм, вполне сопоставимые с колочинскими [58].

рис. 9. Распространение памятников волынцевской культуры

а – памятники волынцевской культуры;
б – территория дулебской и антской групп;
в – ареалы северных групп восточного славянства;
г – ареалы рязанско-окских могильников;
д – ареал салтово-маяцкой культуры

Это – очевидное свидетельство не только контактов пришлого населения с местным пеньковским и отчасти с колочинским, но и метисации аборигенов с переселенцами. Постепенно пеньковские и колочинские традиции стираются, волынцевские элементы становится доминирующими. Быстрая аккультурация местного антского населения обусловлена его этноязыковой близостью с пришлым.

Основными памятниками волынцевской культуры являются селища, которые по своим топографическим особенностям и общему облику сходны с поселениями предшествующей поры. Они устраивались на невысоких участках надпойменных террас и на всхолмлениях среди речных долин. На позднем этапе некоторые поселения располагались на относительно высоких местах. Преобладают селища сравнительно небольших размеров, но известно немало и крупных, площадью 6-7,5 га. Для характеристики их планировки данных мало. На Волынцевском поселении на раскопанной площади в 4800 кв. м открыта 51 постройка жилого и хозяйственного назначения. Но они принадлежат к нескольким строительным периодам. Тем не менее, можно говорить о расположении строений четырьмя компактными группами, внутри которых жилища размещались кучно и бессистемно. Волынцевские поселения не имели укреплений. Только некоторые из них размещались на городищах, основанных в скифское время.

Жилищами служили полуземлянки, подквадратные или прямоугольные в плане, площадью от 12 до 25 кв. м. Большинство их было опущено в грунт на глубину от 0,4 до 1,2 м. Преобладали жилища со стенами каркасно-столбовой конструкции (с горизонтальной бревенчатой или плетневой облицовкой). Раскопками зафиксированы и срубные полуземлянки. Перекрытия жилых построек были двускатными и поднимались над стенами на высоту до 1,2 м. На деревянную кровлю насыпали нетолстый слой земли с глиной. Для входа делались коридорообразные ступенчатые вырезы. Нередко в постройках имелись ямы-хранилища, вырезаемые в полу или уходящие подбоем в стену. Кроме того, вне жилищ на поселениях обычны наземные и ямные хозяйственные строения. Как видно, волынцевские жилища идентичны полуземлянкам других славянских регионов раннего средневековья.

В левобережной части Среднего Поднепровья жилища отапливались преимущественно глиняными печами. Нередко они вырезались в материковых останцах при сооружении домов, а если грунт был непригодным для этого, печи выкладывались из принесенной и сбитой спондиловой глины. В более северных областях Поднепровья были распространены печи-каменки. На Битицком, Опошнянском и некоторых других поселениях на раннем этапе устраивались также открытые очаги.

Могильники волынцевской культуры – грунтовые, без каких-либо наземных признаков. Умерших сжигали на стороне и остатки кремации ссыпали в неглубокие ямки или в глиняных сосудах помещали в них. Наиболее изученным является Волынцевский могильник, в котором раскопками вскрыто семнадцать захоронений. Сожженные кости, собранные с погребального костра и очищенные от золы и угля, с немногочисленными предметами личного убора умершего здесь обычно помещались в ямках в горшках-урнах. Нередко они сопровождались сосудами-стравницами. В захоронениях встречены стеклянные и пастовые бусы, бронзовые браслеты и др.

Одним из важнейших маркеров рассматриваемой культуры является специфическая керамика (рис. 10). Для волынцевских древностей, особенно среднего этапа, весьма характерны гончарные лощеные сосуды с высоким прямым верхом, выпуклыми плечиками и усеченно-коническим низом. Это типичные «волынцевские горшки». Их черная или темно-коричневая поверхность нередко орнаментировалась лощеными и прочерченными вертикальными и перекрещивающимися линиями. Центр изготовления этой посуды находился где-то в ареале волынцевской культуры, но пока не исследован археологами. Высказано предположение, что его следует локализовать в районе Полтавы, где еще Н. Е. Макаренко зафиксировал гончарное производство этого времени (в балке Таранов Яр близ с. Мачуха).

рис. 10. Керамика волынцевской культуры

1, 3, 6 – из поселения Волынцево;
2, 4, 5 – из могильника Сосница

Среди лепной глиняной посуды, которая составляет 80-90% всей керамической коллекции, доминируют горшки тех же форм, что и описанные гончарные. Они имеют заглаженную или подлощенную поверхность и изготовлялись из хорошо отмученной глины с примесью мелкого песка. На среднем и позднем этапах распространяются лепные горшкообразные сосуды грубой выделки, по облику и способам изготовления близкие к глиняной посуде роменской культуры. Они делались из глины с примесью крупного шамота и имели шероховатую поверхность. Из такой глины изготавливались и сковородки, обычно с высокими бортиками. Нередки на памятниках волынцевской культуры и открытые круглодонные миски, среди которых есть и лепные, и гончарные.

Особую группу керамики составляют амфоры – двуручные сосуды так называемого салтовского типа, с характерным бороздчатым туловом, красно-оранжевой поверхностью, иногда со светлым ангобом. Такая посуда в VIII-IX вв. была широко распространена в Донском регионе и в Крыму и поступала в волынцевский регион в результате торговых операций. Процент салтовской керамики в разных местностях волынцевской территории различен. В южных местностях, пограничных с салтовским ареалом, он довольно велик (например, на поселении Вовки такая посуда составляет 21% керамического материала).

Вещевые находки из железа на памятниках волынцевской культуры представлены орудиями труда (наральники, серпы, косы, топоры), оружием и доспехами, а также бытовыми предметами (ножи, пинцеты) и пряжками. Коллекция из цветных металлов состоит в основном из украшений (височные кольца, браслеты, перстни, фибулы, бляшки, бубенчики). Наиболее яркие комплексы украшений представлены в кладах. Так, в состав Харьевского клада, обнаруженного в типично волынцевском горшке, входили золотые и серебряные серьги, шейные гривны, антропоморфные фибулы, плоские подвески, серебряная цепь и детали поясного набора [59]. Изделия из кости на волынцевских поселениях представлены проколками, кочедыками и амулетами. Встречены также стеклянные бусы и большое количество глиняных пряслиц.

Топография поселений и облик материальной культуры не оставляют сомнений в земледельческом характере экономики волынцевского населения. Материалы раскопок дают возможность восстановить и ассортимент культурных растений. Это – просо, яровая и озимая пшеница, рожь, горох, полба, конопля. На долю домашних животных приходится свыше 80% остеологического материала.

В развитии волынцевской культуры выделяются три основных этапа. Ее ранние комплексы, в которых присутствуют керамические формы пеньковского и колочинского облика, датируются (на основании дротовых браслетов с расширенными или зооморфно оформленными концами, В-образных пряжек, костыльковидных застежек и др.) начиная с последних десятилетий VII в., может быть с рубежа VII-VIII вв. Средний этап рассматриваемой культуры характеризуется исчезновением форм сосудов, продолжавших традиции пеньковской и колочинской керамики, и распространением гончарной посуды. Он определяется VIII веком [60]. На позднем этапе (вторая половина VIII в. и первая половина IX в.) наблюдается эволюционная трансформация волынцевской культуры в роменскую.

При этом гончарная посуда выходит из употребления, по-видимому, в связи с прекращением в силу каких-то исторических обстоятельств функционирования центров по ее производству. Формируется набор сосудов, характерный для роменских древностей, распространяется веревочный орнамент. Сопоставительный анализ керамики волынцевских памятников с посудой роменской культуры проведен С. П. Юренко, А. А. Узяновым и В. А. Петрашенко. В результате установлена преемственность в изготовлении посуды волынцевской и роменской культур [61]. Форма характерного волынцевского горшка (с цилиндрическим горлом и высокими плечиками) становится весьма распространенной и на памятниках роменской культуры и бытует вплоть до XI в., когда лепную посуду окончательно вытесняет древнерусская гончарная керамика. Жилища-полуземлянки, свойственные волынцевской культуре, составляют этнографическую особенность также и роменского населения. При эволюции волынцевской культуры в роменскую сохраняется неизменной и погребальная обрядность.

Основной территорией волынцевской культуры является Подесенье с бассейном Сейма и верхние и средние течения Сулы, Пела и Ворсклы, где сосредоточено наибольшее количество этих древностей. Крайние западные волынцевские поселения известны на правом берегу Днепра в округе Киева и Канева [62]. На юго-востоке волынцевский ареал простирался до верхнего течения Северского Донца, где вплотную соприкасался с территорией салтово-маяцкой культуры. Между населением этих культур устанавливаются активные контакты – некоторые салтовские вещи широко распространяются на территории волынцевской культуры [63]. В свою очередь, небольшие группы волынцевского населения проникают в соседние области салтово-маяцких древностей, на что указывают, в частности, находки волынцевской керамики в Дмитриевском могильнике [64], поселении Жовтнево, в Саркеле и других местах.

Имеются материалы, позволяющие говорить о расселении носителей волынцевской культуры и в бассейне среднего течения Дона. На памятниках боршевской культуры, безусловно родственной роменской, если не составляющей ее вариант, представлены горшковидные сосуды типично волынцевского облика. С волынцевским населением в Среднем Подонье можно связывать две группы керамики. Первую составляют характерные волынцевские гончарные горшки с пролощенным орнаментом, вторую – горшки, по форме весьма близкие к типично волынцевским, но имеющие некачественное лощение. По мнению А. З. Винникова, последняя посуда изготавливалась на месте как подражание волынцевской керамике.

Керамика волынцевского облика встречена как на поселениях (Белогорское городище), так и в могильниках (Первый и Второй Белогорские и Лысогорский). И. В. Зинковская, исследовавшая материалы Второго Белогорского могильника, отметила, что среди керамики его довольно отчетливо выделяется серия горшков с высоким, почти вертикальным горлом, полностью сопоставимая с сосудами волынцевской культуры. Исследовательница обращает внимание еще на присутствие в материалах этого памятника лепных округлобоких горшков с примесью шамота в тесте, сопоставимых с позднепеньковской керамикой. В этой связи делается предположительный вывод о некотором участии пеньковского населения в формировании славян Воронежского Подонья [65]. Очевидно, освоение славянами этого региона следует относить к начальному этапу волынцевской культуры. К числу ранних славянских памятников принадлежит и поселение в с. Ярлуково Липецкой обл., где встречены глиняные сосуды, сопоставимые с пеньковско-колочинскими [66].

На наиболее полно раскопанном поселении Титчиха, расположенном на правом берегу Дона ниже Воронежа, собственно волынцевской керамики не выявлено, но в коллекции этого памятника есть немало горшков, очень близких по форме к посуде, характерной для волынцевских древностей [67]. Это поселение принадлежит к относительно поздним среди памятников боршевской культуры, чем, видимо, и обусловлена такая картина.

Исследователи боршевской культуры нередко утверждают, что ее характеризует курганный обряд погребения. Действительно, в ареале этой культуры имеется немало курганных некрополей. Однако нельзя не обратить внимание на то, что все до сих пор раскопанные здесь курганы Подонья датируются IX-X вв., то есть принадлежат не к этапу становления боршевской культуры. При исследовании Лысогорского могильника было зафиксировано, что курганы здесь сооружены на месте предшествовавшего им поселения более раннего этапа боршевской культуры. Очевидно, курганный ряд получил распространение на среднем Дону на столетие позже становления рассматриваемой культуры. До этого боршевское население, как и носители волынцевских и роменских древностей, хоронило умерших в грунтовых могильниках. Обычай сооружать курганы с погребальными камерами-домовинами был привнесен на средний Дон только в IX в., очевидно из Верхнего Поочья.

Домостроительство боршевского региона идентично роменскому. Печи здесь выкладывались в основном из камня, так же как в деснинском регионе волынцевской культуры. Думается, есть все основания полагать, что боршевская культура на Дону, как и роменская в Днепровском левобережье, сложилась на базе волынцевских древностей (рис. 11).

рис. 11. Распространение памятников роменской и боршевской культур

а – памятники роменской и боршевской культур и подобных им древностей Окского бассейна;
б – ареал салтово-маяцкой культуры;
в – ареал дулебской и антской групп;
г – ареал кривичей смоленско-полоцких;
д – ареал славянской группы, представленной браслетообразными незавязанными височными кольцами;
е – ареал муромы;

Аналогичная ситуация имела место в бассейне верхней Оки. Памятников исключительно с отложениями волынцевской культуры в этом регионе нет, но характерная для волынцевских древностей глиняная посуда обнаружена на многих поселениях. При систематизации верхнеокской керамики VIII-X вв. Т. Н. Никольская выделила большую группу лепных горшков с прямым, вертикальным горлом и выпуклыми плечиками, которые по всем показателям тождественны характерным сосудам волынцевской культуры. Такая керамика встречена при раскопках поселений Воротынцево на Зуше, Синюково, Зайцеве, Федяшево и других. Горшки волынцевского облика с заглаженной поверхностью обнаружены также в курганах с трупосожжениями в Лебедке и Воротынцеве. Некоторые горшкообразные сосуды из Западненского могильника также очень близки к волынцевским [68].

Думается, что эти материалы достаточно определенно отражают расселение в бассейне верхнего течения Оки волынцевского населения. Это была, по всей вероятности, постепенная инфильтрация носителей волынцевских древностей, причем они, как правило, не основывали новых поселений, а подселялись на уже существующие. Видимо, поэтому волынцевская культура в Поочье не выделяется так ярко, как в Днепровском левобережье. Время миграции волынцевских племен на Оку определяется не позднее конца VII в., поскольку в VIII-IX вв. здесь широкое распространение получил уже курганный обряд захоронения, чуждый волынцевскому населению.

Сооружение курганов было свойственно предшествующему верхнеокскому населению, представленному мощинской культурой IV-VII вв. Расселившиеся в этой среде носители волынцевской культуры восприняли эту обрядность.

Племена мощинской культуры принадлежали к балтскому этноязыковому массиву. В сочинении Иордана они, по-видимому, зафиксированы под названием Coldas, в котором явно проступает голядь, остатки которой, проживавшие в XII в. на р. Протве, притоке Оки, упомянуты в летописи [69]. Первые небольшие группы славян достигли верхней Оки, как можно догадываться по находкам здесь фибул черняховских типов, еще на рубеже IV и V вв. Однако судьба их остается неясной.

Древности Верхнего Поочья VIII-X вв. по всем основным компонентам, в том числе керамическому материалу и домостроительству, сопоставимы с роменской культурой. Единство происхождения этих культур проявляется во многих деталях. Идентичны топографическая ситуация поселений, их планировка, типы жилищ-полуземлянок с глиняными печами, наборы глиняной посуды, формы горшков, мисок и сковородок. Тождественны даже орнаментальные узоры, которые наносились одинаковыми инструментами. Правда, доля орнаментированной посуды на Оке меньшая, чем в роменском ареале.

Вполне очевидно, что становление волынцевской культуры было обусловлено появлением в Днепровском Левобережье, на Дону и Оке значительных масс нового населения. Вопрос о том, откуда шла эта миграция, ныне решается достаточно авторитетно.

Эта проблема уже была рассмотрена мною [70]. Представляется, что здесь можно ограничиться кратким изложением полученных результатов.

Сопоставительный анализ характерных маркеров волынцевской культуры обнаруживает ее близость к именьковским древностям, которые в конце IV-VII в. получили распространение в Среднем Поволжье (от нижней Камы до Самарской луки) [71]. Свойственные волынцевской культуре горшки с цилиндрическим верхом и высокими плечиками были весьма характерной формой и именьковской керамики. Волынцевские миски в равной степени сопоставимы с именьковскими. Тем и другим древностям свойственны однотипные глиняные сковородки. Единственным орнаментом именьковской керамики, как и волынцевской, были пальцевые вдавления по венчику.

Однотипны и поселения волынцевской и именьковской культур. Жилища именьковской культуры – опущенные в грунт прямоугольные в плане строения каркасно-столбовой, реже – срубной конструкции – сопоставимы с волынцевскими. Отапливались они также глиняными печами, каменками или очагами. В волынцевском ареале также известны глиняные печи, каменки и очаги. Правда, в именьковских жилищах чаще встречаются очаги, в то время как на поселениях волынцевской культуры доминировали печи, а очаги свойственны только постройкам раннего этапа. Для поселений обеих культур весьма характерны ямы-кладовки однотипного строения (колоколовидной или цилиндрической формы, стенки обмазывались глиной и иногда обжигались).

Грунтовые могильники именьковской и волынцевской культур состоят из однотипных захоронений по обряду кремации умерших на стороне. Там и тут очищенные от углей и золы кальцинированные кости помещались в неглубоких ямках и сопровождались глиняными сосудами.

Нельзя не отметить и полную однородность экономики волынцевского и именьковского населения. Их культуры характеризуются одинаковым земледельческом укладом. Им свойственны одинаковые орудия сельскохозяйственного труда, идентичны культивируемые растения, тождественны соотношения долей животноводства и охоты, однороден видовой состав домашнего скота.

Установлено, что в конце VII в. основная масса именьковских поселений (а их археологам известно более 600) и могильников прекращают функционировать. Раскопки их показывают, что селения не были разгромлены или сожжены. Они были оставлены именьковским населением. В силу каких-то обстоятельств обширные плодородные земли

Среднего Поволжья оказались опустошенными. Земледельцы этого региона вынуждены были искать новые территории для своего расселения.

Именно в конце VII в. в Днепро-Донском междуречье археологически документируется появление крупных масс нового населения, которое создает волынцевскую культуру, безусловно продолжившую традиции именьковской. Причиной миграции именьковского населения стало появление на Волге воинственных орд тюркоязычных кочевников [72].

Именьковская культура связывается со славянским этносом. Ее носителями были славяне, составившие крупную культурно-племенную группировку после гуннского погрома Черняховского ареала. В этой ситуации какая-то часть (довольно многочисленная) антов в конце IV в. переместилась из этого ареала в Среднее Поволжье, где и основала именьковскую культуру [73].

Славянская атрибуция населения именьковской культуры находит подкрепление в лингвистических материалах. Согласно В. Н. Напольских в пермских языках имеется ряд праславянских лексических заимствований, которые относятся ко времени до распада пермской этноязыковой общности, то есть они не могут быть позднее середины I тыс. н. э. [74] Заслуживает особого внимания присутствие в перечне этих заимствований лексемы рожь. Как известно, до славянского расселения в восточноевропейских землях рожь не культивировалась. Польский исследователь К. Яжджевский утверждает, что эта сельскохозяйственная культура и в Средней Европе получала распространение только в процессе расселения славян [75].

Меньшая часть именьковского населения, по всей вероятности, не покинула Средневолжские земли. П. Н. Старостин считает, что отдельные группы именьковцев ушли в глухие местности Поволжья, в частности в регион р. Черемшан, где в керамических материалах болгарского времени проявляются некоторые особенности именьковской посуды [76]. На поселении Криуши в слоях IX-XI вв. открыты полуземляночные жилища славянского облика. Нередкой находкой на этом памятнике являются горшки с высокой цилиндрической горловиной, напоминающие именьковскую керамику [77]. Подобные сосуды с полосным лощением встречены на Суварском, Танкеевском и Муромском городищах, а также в Болгарах и ряде памятников Нижнего Прикамья. Кроме того, на территории Волжской Болгарии на поселениях Белымерское, Хулаш, Кайбельское, Малопальцевское и других обнаружена славянская керамика X-XII вв.

Население Волжской Болгарии было разнородным в этническом отношении, что отмечено Ибн Фадланом, посетившим это раннегосударственное образование в составе посольства багдадского халифа в 922 г. Он называет племена болгар, эскель, сиван, баранджар и сакалиба. Последним термином (ас-акалиба), как известно, восточные средневековые историки и географы называли славян, которые играли не последнюю роль в Волжской Болгарии. Ибн Фадлан именует это государство «страной Сакалиба», а хана Алмуша – царем сакалиба. В восточных источниках IX-X вв. неоднократно называется «Славянская река». Ал-Би-руни достаточно определенно свидетельствует, что этой рекой в то время была Волга [78].

Именьковская группа славян в течение трех столетий проживала в Среднем Поволжье изолированно от остального славянского мира. Это не могло не привести к зарождению некоторых языковых особенностей диалектного характера. Представляют интерес топонимические изыскания О. Н. Трубачева, которым выявлена архаическая (реликтовая) группа водных названий, локализуемая в левобережной части Днепра и в бассейне верхнего и среднего течений Дона, включая часть речной системы Северского Донца. Это – преимущественно «гидрографические термины, характеризующие особенности воды, ее течения ("продолговатый", "тенистый, грязный", "непроточный", "обтекание" и т. п.)», с элементами специфической семантики, с реконструируемым праславянским причастием от несохранившегося в славянских языках глагола. «По всем признакам это древнейший разряд гидронимов», – подчеркивает исследователь. Произведенное им сравнение этих гидронимов с большой группой праславянских гидрографических терминов, собранных и проанализированных Ю. Удольфом, продемонстрировало обособленность (диалектность) рассматриваемых названий воды левобережно-днепровского и донецко-донского ареала [79].

Картография последних достаточно определенно указывает на связь их с территорией волынцевской и генетически связанными с ней роменской, боршевской и верхнеокской культурами (рис. 12). Здесь сосредоточена основная часть этих архаических названий. Кроме того, они в меньшем числе известны в соседних землях, куда проникли носители названных культур или их потомки, в том числе в западных районах ареала салтово-маяцкой культуры. Есть подобные гидронимы еще в междуречье Дона и средней Волги, о которых пока нельзя сказать, отражают ли они инфильтрацию волынцевско-боршевского населения или это следы миграции носителей именьковской культуры на запад. Выявляются единичные гидронимы той же архаической группы на северном побережье Азовского моря, происхождение которых объяснить пока затруднительно.

рис. 12. Распространение архаических славянских гидронимов левобережно-днепровского и донецко-донского типов

а – гидронимы (большими значками обозначены сравнительно крупные реки);
б – ареал роменской и родственных культур;
в – ареал салтово-маяцкой культуры;
г – ареал дулебской и антской групп;
д – ареал северной ветви восточного славянства;
е – ареал пеньковской культуры;

Самобытность и оторванность архаических водных названий левобережно-днепровского и донецко-донского ареала от остального славяно-русского гидронимического материала, что подчеркивается О. Н. Трубачевым, находит объяснение в трехвековой изоляции этой группы славян – носителей именьковских древностей в Среднем Поволжье.

Имеются и другие топонимические материалы, указывающие на диалектное своеобразие славянского населения, представленного волынцевской и родственными ей культурами. Так, на территории расселения этой группировки славян концентрируются гидронимы, образованные от апеллятива «Колодезь», суждения об ареальных показателях которых высказывались топонимистами неоднократно [80].

Определяется и этноним племенного образования, представленного рассматриваемыми археологическими культурами. О. Н. Трубачев в упомянутой работе высказывает догадку, что «...именно здесь начал шириться этноним Рус, Русь» [81].

В «Описании городов и областей к северу от Дуная» – историческом документе, условно называемом «Баварский географ», содержится одно из первых упоминаний этого этнонима (Ruzzi) [82].

По палеографическим особенностям рукопись «Баварского географа» исследователи относят к первой половине IX в. (Р. Новы, Э. Херрманн), по историческим реалиям, связанным с описаниями племен Моравского Подунавья, – ко времени около 817 г. (Л. Гавлик), в связи с историей ободритов – к 40-м годам IX в. (В. Фритце) или к периоду «вскоре после 795 г.» (Л. Дралле). А. В. Назаренко, недавно прокомментировавший этот исторический источник, склонен датировать дошедшую до нас рукопись второй половиной IX в., отметив при этом, что определить, является ли она оригиналом документа или копией с более раннего оригинала, невозможно [83]. Таким образом, можно с уверенностью утверждать, что «Баварский географ» является памятником IX в., и следовательно, содержащиеся в этом памятнике сведения синхронны волынцевской культуре и развившимся на ее основе культурам роменской, боршевской и верхнеокской. Более того, А. В. Назаренко считает, что написание этнонима русь в этом документе свидетельствует о проникновении его в древневерхненемецкие диалекты не позднее IX в. [84]

Из информации «Баварского географа», касающейся восточноевропейского ареала (рис. 13), следует, что русы были ближайшими соседями хазар (Caziri). Где-то по соседству находились области Forsderen liudi (по всей вероятности, как считает ряд исследователей, здесь ошибочно передано древневерхненемецкое Foristari liudy, то есть 'лесные жители' от forist 'лес'), которые следует отождествлять с древлянами – лесными жителями («зане седоша въ лесехъ» – сообщают летописи), и Fresiti. Согласно предположению И. Херрманна, последний этноним аналогичен древневерхненемецкому Freisassen 'свободные жители' [85]. В таком случае под именем Fresiti, вероятно, скрываются поляне – жители «поля» – незалесенной (свободной от леса) местности.

рис. 13. Историческая ситуация в Юго-Восточной Европе в первой половине IX в.

а – археологические ареалы славян;
б – территория салтово-маяцкой культуры;
в – ареал волжских болгар;
г – ареал муромы;
д – ареал мордвы;
е – хазарские крепости, выстроенные византийскими мастерами в 830-х гг.;
ж – хазарские городища, на которых византийскими строителями в те же годы были воздвигнуты каменные фортификации;
з – прочие крепости Хазарского каганата;
и – места находок пяти- и семилучевых височных колец (четвертой группы по Е.А.Шинакову);
к – этнонимы «Баварского географа»

К восточноевропейскому ареалу принадлежат также Velunzane (явно волыняне), Busane (бужане), Unlizi (уличи), Aturezane (предположительно тиверцы). Все они вполне определенно и достаточно надежно локализуются на археологической карте IX в. Восточной Европы. В результате русам достается ареал волынцевской культуры, который находится как раз между территорией хазар с одной стороны и регионами древлян и полян – с другой. В «Баварском географе» упомянут еще ряд этнонимов племен южной части Восточной Европы, которые не имеют параллелей в этнонимике русских летописей. Локализация этих племен пока невозможна. По всей вероятности, эти этнонимы принадлежат небольшим племенам, составляющим крупные племенные образования (только они и называются в русских летописях), подобно тому как, например, в составе ободритов известны мелкие племенные группы вагров, варнов, травян, линян, полабов и древян.

Согласно А. В. Назаренко, народ русь в IX в. был достаточно известен в Баварии, которую в это время связывал с Восточной Европой торговый путь, проходивший вдоль правого берега Дуная и далее через Верецкий перевал и область восточнославянских хорватов [86].

О том, что русы IX в. были славянами, свидетельствуют восточные авторы. Так, Абдаллах Ибн Хордадбех в сочинении «Книга путей и стран», написанном около 847 г., сообщает: «Что касается русских купцов – а они вид славян – то они вывозят бобровый мех и мех черной лисицы и мечи из самых отдаленных (частей) страны Славян к Румскому морю, а с них (купцов) десятину взимает царь Рума (Византии), и если они хотят, то отправляются по реке славян, и проезжают проливом столицы Хазар, и десятину с них взимает их (Хазар) правитель» [87]. Передавая идентичную информацию, восходящую, как полагают исследователи, к единому источнику, Ибн ал-Факих (30-50-е годы IX в.) там, где Ибн Хордадбех говорит о русах, прямо пишет о славянах [88].

Очевидно, что восточные авторы IX в. русами считали какую-то племенную группу славян Восточной Европы.

Впервые этноним русы (Hros) назван в сирийском источнике VI в. – «Церковной истории» Псевдо-Захарии. Будучи сторонником скандинавской атрибуции этого этноса, Маркварт полагал, что это были выходцы из Скандинавии, появившиеся в землях Юго-Восточной Европы уже в это время [89]. А. П. Дьяконов и Н. В. Пигулевская сопоставили русов сирийского источника со славянами-антами, известными по описаниям византийских авторов VI в.90 Б. А. Рыбаков попытался локализовать славян-русов в Среднем Поднепровье, полагая, что их древности характеризуют клады вещей так называемого антского типа [91]. Однако сирийский источник VI в. не сообщает никаких географических координат местожительства русов, поэтому связь их с конкретной территорией, предлагаемая исследователями, остается проблематичной. X. Ловмяньский, признавая этноним Hros/Hrus у Псевдо-Захарии «первым подлинным упоминанием о руси, не вызывающим оговорок», считал, что это название попало в труд сирийского автора из армянского источника, где Hros значится в конце списка кавказских народов [92]. Вопрос о русах VI в., их местожительстве и связи с русами IX в., таким образом, остается пока нерешенным.

О происхождении этнонима русы в научной литературе высказано множество предположений и догадок. Информация по этому поводу, содержащаяся в русских летописях, противоречива и дает повод для разных толкований. Составленная в начале XII в. Повесть временных лет сообщает, что в 862 г. «русь, чюдь, словени и кривичи и вси» решили пригласить князей из-за моря и обратились «къ варягомъ, к руси». «И отъ техъ варягъ прозвася Руская земля» [93]. Однако далее, под 882 г. тот же источник свидетельствует, что Олег, организуя поход из Новгорода в Поднепровье, берет в свое войско «многи варяги, чюдь, словени, мерю, весь, кривичи». Руси в дружине Олега не оказывается. И только после того как Олег утвердился в Киеве, «варязи и словени и прочи прозваша-ся русью» [94].

В научной литературе длительное время доминировало мнение о скандинавском происхождении этнонима русь. При этом исследователи обычно ссылались на летописное сообщение 862 г., хотя ныне окончательно установлено, что племени русь в Скандинавии никогда не было, а написание «к руси» в этом месте Повести временных лет, согласно А. А. Шахматову, является вставкой [95]. Высказано предположение, что исходным для становления этнонима русь был западно-финский термин Ruotsi/Rootsi, прилагаемый к Швеции. Последний в славянской среде и перешел в этноним русь, что с филологической точки зрения представляется оправданным. Это мнение было поддержано многими учеными, в том числе такими авторитетными, как А. А. Шахматов и М. Фасмер.

Однако сам термин Ruotsi/Rootsi не является собственно финским, это – западнофинское заимствование из древнегерманского. В этой связи высказана догадка, что древнегерманская лексема rops «гребцы» была самоназванием скандинавов, нередко приплывавших в земли западно-финских племен. Отсюда, будто бы, западно-финское название шведов Ruotsi/Rootsi. В Восточной Европе термин русь, трансформировавшийся из этой западнофинской лексемы, первоначально, как полагают сторонники этой гипотезы, имел этносоциальное содержание – так звались представители дружинного сословия независимо от этноса. Распространение понятия «русь» на полиэтничные дружины привело к размыванию ранее четко выраженной приуроченности названия к скандинавам. На следующей стадии термин русь был перенесен на всех жителей Древней Руси [96].

Археолог не может согласиться с такими построениями. Если Ruotsi/ Rootsi является общезападнофинским заимствованием, то оно должно было проникнуть из древнегерманского не в вендельско-викингское время, а раньше – до распада западнофинской общности, то есть до VII-VIII вв., когда уже началось становление отдельных языков прибалтийских финнов [97]. Тем не менее существенных проникновений скандинавов в западнофинский ареал в первой половине I тыс. н. э. археология не фиксирует, они надежно датируются только вендельско-викингским периодом. Следовательно, с исторических позиций рассматриваемая гипотеза не находит подтверждения.

Если все-таки исследователям в дальнейшем удастся обосновать скандинавское начало этнонима русь, то тогда можно будет говорить о встрече северного и южного названии русь, поскольку мысль о его южном происхождении представляется достаточно оправданной.

Если русы, как было показано выше, были одним из крупных диалектно-племенных образований славянства, представленного в V- IX вв. именьковской и волынцевской культурами, то их истоки следует искать в провинциально-римском ареале Северного Причерноморья. В таком случае начало этнонима русь могло восходить к антскому периоду, когда имел место славяно-иранский симбиоз. Лингвистические изыскания О. Н. Трубачева показали, что в Причерноморских землях наряду с иранским этническим элементом длительное время сохранялся и индоарийский компонент [98]. Следовательно, утверждения лингвистов об иранском или индоарийском происхождении этнонима русь приобретают надежную историческую подоснову. Подобно некоторым другим славянским племенным названиям (сербы, хорваты, анты и др.) русь, согласно выводам исследователей, ославяненный, первоначально неславянский этноним. Он восходит или к иранской основе *rauka- *ruk- 'свет, белый, блестеть' (осетин, ruxs/roxs 'светлый', персид. ruxs 'сияние') [99], или, как и обширная однокорневая топонимическая номенклатура Северного Причерноморья, произведен от местной индоарийской основы *ruksa, *ru(s)sa 'светлый, белый' [100].

В труде Ибн Русте, написанном в самом начале X в., но восходящем к середине IX в. (к Ибн Хордадбеху и ал-Джайхани), сообщается, что у русов «есть царь, называемый хакан русов» [101]. О таком же титуле правителя русов («и падшаха русов зовут хакан русов») писал и автор «Маджмал ат-таварих» [102]. О наличии у русов в IX в. раннегосударственного образования – каганата сообщает еще западноевропейский источник IX в. Вертинские анналы, о чем подробнее сказано ниже.

Каких-либо данных, позволяющих сомневаться в существовании в IX в. Русского каганата, у нас нет. Мнения историков относительно его местонахождения из-за отсутствия конкретных исторических свидетельств разошлись. Одни исследователи (А. А. Шахматов, А. А. Васильев, Дж. Бери и другие) утверждали, что это государственное образование находилось в Новгородской земле и его создателями были русы-варяги. П. П. Смирнов и О. Прицак склонны были локализовать каганат русов на верхней Волге, Г. А. Вернадский – в Приазовье, исследователь истории хазар М. И. Артамонов – в Поднепровье. Согласно А. П. Новосельцеву, Русский каганат возник в северной части восточнославянского ареала, где властвовали варяги, затем сфера его влияния распространилась на юг до Среднего Поднепровья [103]. Привлекая археологические материалы более раннего времени (VI-VII вв.) Б. А. Рыбаков считал, как уже говорилось, что племя русь проживало в Среднем Поднепровье и оно стало основателем Русского каганата IX в. [104]

В настоящее время археологические материалы позволяют локализовать Русский каганат вполне определенно. Как известно, в VIII-IX вв. доминирующее место в истории Юга Восточной Европы принадлежало Хазарскому государству. Это было достаточно мощное образование, подчинившее ряд воинственных кочевых племен степей Причерноморья и Прикаспия и сумевшее в течение длительного времени сдерживать натиск Арабского халифата на Кавказе. Хазария занимала обширную территорию, включавшую на севере весь бассейн Северского Донца и бассейн Дона почти до Воронежа, на западе – Северное Приазовье и часть Крыма, на юге – Кубань и предгорья Кавказа вплоть до Каспийского моря. Население Хазарского государства было многоэтничным, в его составе были хазары, аланы, болгары, угры, славяне и другие более мелкие племена. Арабские авторы сообщают о десятке городов-крепостей, имевших мощные каменные фортификационные сооружения. Они были сконцентрированы на юго-восточной окраине Хазарии, куда через Дербентские «ворота» могли в первую очередь проникнуть боевые силы ее главного противника – Арабского халифата [105]. На всей территории Хазарского каганата с VIII в. получила распространение салтово-маяцкая культура. Как показал М. И. Артамонов, это была культура всего населения Хазарского государства. По деталям погребальной обрядности, керамическому материалу и особенностям домостроительства в ареале салтово-маяцкой культуры археологами выделяются места проживания различных племенных групп, входивших в состав Хазарии [106].

Как можно судить по византийским документам, в 30-х годах IX в. у Хазарского государства появился какой-то соперник. Правители Хазарии не могли сдерживать натиск этого воинственного соседа и вынуждены были направить послов в Византию с просьбой о помощи в крепостном строительстве. Византийский император Феофил (829- 842 гг.) благожелательно отнесся к хазарской миссии. В Хазарию, как рассказывает Константин Багрянородный [107], была направлена экспедиция во главе с Петроной Каматиром – братом жены императора, Феодоры. Каматиры принадлежали к знатным фамилиям Византии. По-видимому, император придавал большое значение этой экспедиции.

Последнюю образовали два отряда. На царских судах, вышедших из Константинополя, по-видимому, находились сам Петрона с сопровождающими и охраной. Другой отряд вышел отдельной флотилией из Пафлагонии – византийской фемы, расположенной на южном побережье Черного моря. Скорее всего, это были военные инженеры и строители, которым предстояло заняться в Хазарии возведением крепостных сооружений.

Петрона и его сестра-императрица происходили из Пафлагонии и, вероятно, этим был обусловлен выбор мастеров для выполнения военно-инженерных работ в Хазарии. При дворе Феофила было немало людей из восточных провинций Империи, они имели в Константинополе большой вес и власть.

Константин Багрянородный рассказывает о постройке экспедицией Петроны крепости Саркел на левом берегу Дона, в устье Цимлы. Он не называет точной даты этого строительства. Но о нем сообщают также «Продолжатель Феофана» и Георгий Кедрин (исследователи полагают, что их описания, как и Константина Багрянородного, восходят к единому, несохранившемуся, источнику IX в.). Кедрин датирует экспедицию Петроны в Хазарию и постройку Саркела 834 годом, а «Продолжатель Феофана» помещает это событие перед информацией о начале военных действий императора Феофила против арабов 837 г. [108]

Археологические исследования Саркела показали, что это была достаточно мощная для своего времени крепость [109]. Она имела в плане форму четырехугольника размерами 193,5 х 133,5 м, кирпичные стены по периметру толщиной 3,75 м и башни по углам и вдоль стен. Крепостные сооружения Саркела своей геометрической правильностью, точностью разбивки и безукоризненной техникой кладки, подчеркивает их исследователь П. А. Раппопорт, свидетельствуют о том, что строителями их были мастера, имеющие богатый опыт кирпичного строительства. Вместе с тем, формат кирпича, технология кладки и исключительно геометрический план крепости определенно указывают на то, что это была не собственно византийская (константинопольская) строительная традиция. Крепостные сооружения Саркела обнаруживают черты сходства с раннесредневековым строительством Кавказского региона, а отдельные элементы сопоставимы с иранской архитектурой. В этой связи можно с большой долей определенности полагать, что строителями Саркела были мастера не из Константинополя, а из одной из малоазиатских фем, скорее всего из Пафлагонии.

По возвращении в Константинополь Петрова Каматир, как сообщает Константин Багрянородный, заявил императору: «Если ты хочешь всецело и самовластно повелевать крепостью Херсоном и местностями в нем и не упускать их из своих рук, избери собственного стратига и не доверяй их протевонам и архонтам» [110]. Как известно, до 30-х годов IX в. Крымская Готия находилась в составе Хазарского государства. Херсон с округой пользовался некоторой автономией и управлялся местным должностным лицом – протевоном. В связи с военно-фортификационной деятельностью, выполненной Византией, Хазария, очевидно, вынуждена была уступить Крымские земли. Херсон с округой теперь становится византийской фемой. Первым ее стратигом стал Петрона Каматир, которого император Феофил направил в Херсон, «повелев тогдашнему протевону и всем (прочим) повиноваться ему. С той поры до сего дня стало правилом избирать для Херсона стратигов из здешних» [111]. Известно, что официальным титулом стратига Херсонской фемы со второй трети IX в. стал «патрикий и стратиг климатов».

Исследователи не раз обращали внимание на то, что постройка Саркела и уступка Хазарии Византии Крымской Готии крайне неравноценны. Высказывались догадки, что возведение Саркела было «ширмой», а не главной задачей миссии Петроны. Но никаких подтверждений этого до недавнего времени не было. Теперь археологические материалы свидетельствуют, что это действительно так.

Византийское военно-фортификационное строительство в Хазарии в 30-х годах IX в. не ограничилось возведением Саркела. Параллельно, как показывают археологические изыскания, византийскими мастерами были произведены крупные работы по укреплению северо-западных рубежей Хазарского каганата: были выстроены мощные для того времени крепости там, где территория салтово-маяцкой культуры вплотную соприкасалась с ареалом волынцевской культуры и роменско-боршевских древностей (рис. 14).

рис. 14. Этническая ситуация в Восточной Европе в IX в.

1-10 – ареалы славянских племенных образований:
1 – словен ильменских;
2 – кривичей псковских;
3 – кривичей смоленско-полоцких;
4 – мери;
5 – дулебской группы (волыняне, древляне, поляне, дреговичи);
6 – хорватов;
7 – тиверцев;
8 – бужан;
9 – уличей;
10 – русов – носителей волынцевской культуры.
11 – территория салтово-маяцкой культуры (население Хазарского государства);
12 – область волжских болгар;
13 – область летто-литовских племен
14-23 – ареалы финно-угорских племен:
14 – суми и еми;
15 – эстов и ливов;
16 – корелы;
17 – веси;
18 – заволочской чуди;
19 – муромы;
20 – мордвы;
21 – мари;
22 – удмуртов;
23 – коми-пермяков;

а – клады арабских монет первого (до 830 г.) их обращения в Восточной Европе (по В.Л.Янину);
б – клады арабских монет 830-890-х годов (по В.Л.Янину с дополнениями);
в – находки подражаний арабским дирхемам;
г – клады византийских монет IX в.;
д – памятники первой половины IX в. с находками скандинавских вещей;
е – памятники второй половины IX в. со скандинавскими элементами

До 30-х годов IX в. на северо-западном пограничье Хазарии имелись лишь городища, возникшие еще в скифское время. Они располагались на труднодоступных мысах коренных берегов рек и воспринимались средневековым населением как естественно защищенные места, подходящие для обеспечения безопасности жителей близлежащих селений. Их плановая структура зависела исключительно от природных факторов. Население салтово-маяцкой культуры лишь усилило некоторые из таких городищ дополнительными деревоземляными укреплениями.

В 30-х и, возможно, частично в 40-х годах IX в. на северо-западном участке границы Хазарского государства – по берегам р. Тихая Сосна (правый приток Дона) и в верховьях Северского Донца – были выстроены крепости совершенно иного типа. Они имеют отчетливо геометрическую планировку, а по периметру защищены стенами, сложенными из обработанного камня или кирпича. Природные факторы в их обороне играли второстепенную роль, естественную защиту имела лишь одна, выходящая к реке, сторона крепости.

Таких крепостей на северо-западном пограничье салтово-маяцкой культуры в настоящее время исследовано семь. Это – городища Алексеевское, Верхнеолыланское, Верхнесалтовское, Колтуновское, Красное, Маяцкое и Мухоудеровское. Г. Е. Афанасьев, обстоятельно проанализировавший их, отнес эти крепости к особому (четвертому) типу и показал, что они не имеют никакой связи с местным фортификационным строительством. Их плановая структура и строительные приемы не обнаруживают местных корней и несомненно восходят к традициям иноземной крепостной архитектуры. Произведенное этим исследователем сопоставление каменных крепостей на северо-западных рубежах Хазарии с синхронными хазарскими фортификациями Дагестана, Прикубанья и Крыма выявило заметные различия между ними. Стало очевидным, что возведение каменных крепостей на пограничье Хазарского государства с ареалом славян – носителей волынцевской и роменско-боршевской культур было осуществлено при участии пришлых мастеров из Византийской империи, имевших большой опыт в строительстве военно-фортификационных сооружений такого типа [112]. Впрочем, исследователь Верхнего Салтова В. А. Бабенко еще в начале XX в. утверждал, что каменная крепость здесь была выстроена византийцами, приглашенными хазарами [113].

Параллельно со строительством новых крепостей на северо-западных рубежах Хазарии теми же мастерами из Византии, очевидно, были существенно реконструированы старые укрепленные пункты. Один из них – Дмитриевское городище – был исследован раскопками С. А. Плетневой [114]. В результате установлено, что в 30-40-х годах IX в. на поселении, занимавшем площадку размерами 200 х 40-100 м, по периметру были возведены мощные «двухпанцирные» стены из белого камня. С. А. Плетнева отмечает, что традиция строительства каменных фортификаций в лесостепном Подонье была явно привнесенной и несомненно в возведении Дмитриевской крепости участвовали пришлые мастера. Однако она полагает, что традиция возведения каменных укреплений в бассейн Дона пришла в 30-е годы IX в. из Дунайской Болгарии, с чем трудно согласиться. Это мнение не находит каких-либо подтверждений ни в археологических материалах, ни среди исторических свидетельств. Хазария и Дунайская Болгария были разделены значительными пространствами и не контактировали между собой ни непосредственно, ни опосредственно.

Каменные крепостные стены, подобные фортификациям Дмитриевского поселения, археологически выявлены еще на четырех пограничных хазарских городищах – Кабаново, Коробовы Хутора, Мохнач и Сухая Гомолына.

Картография каменных крепостей Хазарского государства, выстроенных в византийской военно-инженерной традиции, достаточно надежно указывает на то, что все они предназначались для защиты северо-западных рубежей. За ними на север и запад простирались земли славян-русов, которые основали раннегосударственное образование – Русский каганат. Очевидно, последний и стал в эти годы IX в. угрозой Хазарии. Другого крупного соперника Хазарского государства в Восточной Европе в это время просто не было. Скандинавы-варяги в первой половине IX в. селились только в низовьях Волхова. До 60-х годов этого столетия Ладога была небольшим поселением с преимущественно торгово-ремесленными функциями, в котором варяги проживали вместе со славянами и приладожскими финнами. Ладога с округой никак не могла соперничать с Хазарией. Волжский и Днепровский водные пути, как свидетельствуют данные археологии и нумизматики, в этот период еще не функционировали.

Если прежде Хазарский каганат имел мощные крепости в основном на юго-востоке, где существовал грозный соперник в лице Арабского халифата, то в 30-х годах IX в. Хазария вынуждена была ценою территориальных уступок с помощью византийских инженеров и строителей создать мощную линию крепостных сооружений, способную выдержать натиск своего крепнущего соседа – Русского каганата, на своих северо-западных рубежах.

По-видимому, каменные крепости, возникшие на Тихой Сосне и Северском Донце, могли быть использованы не только для обороны Хазарии, но и для покорения соседнего славянского населения. Создалась неблагоприятная обстановка для Русского каганата, и, очевидно, это побудило его правителя в 838 г. (вскоре по окончании крепостного строительства на хазарско-славянском пограничье или даже когда оно еще не было завершено) отправить в Византию посольскую миссию. Византийские источники о ней, правда, ничего не сообщают. Однако согласно Бертинским анналам весной 839 г. к франкскому императору Людовику Благочестивому в Ингельгейм прибыло византийское посольство, к которому были присоединены лица, утверждавшие, что их народ называется рос [115], а послал их в Константинополь хакан – правитель росов с целью установления дружбы [116]. В Византии, воевавшей в то время с арабами, по-видимому, не пожелали портить установившиеся в результате экспедиции Петроны добрые отношения с Хазарским государством и прохладно отнеслись к посланникам Русского каганата. Им пришлось возвращаться ни с чем.

Славянские послы Русского каганата, по всей вероятности, вернулись в Днепровско-Донские земли. Скандинавы-наемники, бывшие в составе миссии кагана Руси, в силу каких-то причин не пожелали возвратиться (может быть, боясь гнева правителя Русского каганата). Император Феофил и присоединил их к посольству, направлявшемуся в Ингельгейм. В Бертинских анналах сообщается, что они будто бы не смогли вернуться обратно, поскольку обратный путь оказался перерезанным «дикими и жестокими племенами». Скорее всего, это были венгры, заселившие в это время севернопричерноморские степи. Русы были известны в империи франков, и Людовик Благочестивый, воевавший с норманнами, отнесся к «послам кагана росов» подозрительно. В результате расследования установлено, что послами были не собственно русы, они принадлежали к «народу свеонов» (т. е. они были шведами). Очевидно, император попытался выяснить, почему они причисляют себя к росам и не являются ли они шпионами, и распорядился арестовать их до полного расследования. Источник не сообщает о дальнейшей судьбе послов. Здесь достаточно очевидно, что Людовик Благочестивый никакой связи между народом русь и Скандинавией, куда желали вернуться послы, не видел. Позднее, как хорошо известно из источников, варяги представительствовали от имени Киевской Руси, объявляя: «мы от рода Рускаго послы...» Видимо, так же они представились в Ингельгейме.

Безрезультатные попытки установить контакты с Византией, по-видимому, были расценены в Русском каганате как недружественные. И последовала ответная акция – нападение русов на византийский город Амастриду. Он был избран для военного набега не случайно. Амастрида была административным центром Пафлагонии, а строители Саркела и, по всей вероятности, хазарских крепостей на пограничье с Русским каганатом были мастера именно из этой византийской фемы.

О нападении «варваров росов – народа, как все знают, дикого и жестокого» на Амастриду рассказывает «Житие Георгия Амастридского», которое согласно изысканиям В. Г. Васильевского и И. Шевченко было написано Игнатием до 842 г. [117] В этой связи время погрома русами Амастриды определяется обычно 840 г., то есть вслед за неудачной попыткой их кагана наладить отношения с Византией [118].

Следующий зафиксированный источниками набег русов был совершен уже на Константинополь. В 859 г. византийские войска в сражениях с Арабским халифатом потерпели сокрушительное поражение. Едва избежав пленения, император Михаил III (842-867 гг.) спешно провел подготовку к новой военной кампании и в начале июня 860 г. повел армию в новый поход против арабов. Этим и воспользовались русы и 18 июня 860 г. появились у стен византийской столицы. Исследователи этого события считают, что если бы русы сразу стали штурмовать город, то, по всей вероятности, он мог быть захвачен ими. Патриарх Фотий в первой проповеди с ужасом говорит о нависшей над столицей угрозе и что Константинополь едва не погиб от русских мечей [119]. Однако русы принялись грабить окрестные монастыри и дворцы. Вскоре на море разразился шторм, который нанес большой урон флотилии их, а высланный императором на помощь защитникам византийской столицы греческий флот довершил поражение русов [120]. Фотий в послании «восточным патриархам» 867 г. так говорит о них: «Народ... ставший у многих предметом частых толков, превосходящий всех жестокостью и склонностью к убийствам, так называемый народ рос» [121]. О нападении русов на Константинополь 18 июня 860 г. сообщают также Никита Пафлагонский, Продолжатель Феофана и Симеон Логофет [122].

Русский каганат в середине IX в. был известным и достаточно оформленным раннегосударственным образованием, о чем можно судить по следующей информации. В 40-50-х годах IX в. Арабский халифат, как известно, усилил репрессии в Закавказье. После гибели в 851/852 гг. в борьбе с армянами арабского наместника Халиф распорядился собрать большое войско и направить его во главе с Бугой Старшим в Закавказье. Сначала была учинена резня среди армян, а затем арабские войска захватили Тбилиси, убив эмира, и разорили окрестности города и горцев Грузии. Далее Буга разбил абхазского царя Феодосия и обрушился на ценар (санарийцев) – жителей земель, примыкавших к Дарьяльскому ущелью. Последние у сопротивлялись, но силы были неравные и ценары, как свидетельствует «Книга стран», написанная в 853-854 гг. арабским историком и географом ал-Йа'куби, вынуждены были обратиться к трем известным властителям того времени, которые могли бы оказать военную поддержку против арабов, – «сахиб ар-Рум» (т. е. императору Византии), «сахиб ар-Хазар» (кагану Хазарского государства) и «сахиб ас-Сакалиба» (владыке Славян) [123]. Государем славян в то время мог быть только глава Русского каганата. В славянских землях Восточноевропейского региона другого политического образования еще не было.

Титул кагана был несомненно заимствован русами у хазар. Его принятие свидетельствует о полной независимости в 30-60-х годах IX в. русов от Хазарского государства. Каган/хакан у кочевых народов и в государственных образованиях с оседло-кочевым населением, каковым была Хазария, как утверждает А. П. Новосельцев, означал правителя высокого ранга и может быть приравнен к европейскому титулу императора. Титул каган был унаследован от Русского каганата великими князьями Киевской Руси. Так, в «Слове о Законе и Благодати», написанном в 30-40-е годы XI в. священником церкви в Берестове Иларионом (позднее – митрополит Руси), киевский князь Владимир Святославич – креститель Руси – назван «великим каганом нашей земли» [124].

Определить точное время оформления Русского каганата затруднительно. Г. В. Вернадский полагал, что это событие следует относить ко времени около 825 г., когда Хазарское государство испытывало некоторые затруднения в связи с военной активизацией Арабского халифата [125].

Для изучения Русского каганата представляют интерес нумизматические материалы IX в. Картография кладов куфических монет первого периода их обращения в Восточной Европе, то есть до 830 г. [126], показывает, что абсолютное большинство этих находок приходится на территорию Русского каганата. Аналогичная ситуация наблюдается и во втором периоде обращения восточных монет в Восточной Европе (от 830 г. до конца IX в.). Следовательно, на юге Восточно-Европейской равнины в IX в, ведущая роль в распространении восточных монет и, очевидно, в торговых операциях со странами Востока принадлежала не Хазарии, а Русскому каганату.

Как известно, в восточноевропейских кладах дирхемов первой трети IX в. преобладают монеты, чеканенные в африканских центрах Халифата и поступавшие в Восточную Европу караванными путями через Кавказ. В. Л. Янин показал, что африканские дирхемы чеканились по норме около 2,73 г и русская денежно-весовая система складывалась на основе этих монет: в гривне IX-X вв., имевшей вес 68,22 г, содержится 25 дирхемов африканской чеканки, и эта гривна в то время была равна 25 кунам. Это дало основание исследователю утверждать, что становление древнейшей русской денежно-весовой системы восходит к IX в., поскольку позднее в Восточной Европе широкое хождение получили уже дирхемы азиатской чеканки, которые весили около 2,85 г [127]. Следовательно, становление древнейшей русской денежно-весовой системы должно быть отнесено к раннегосударственному образованию Днепро-Донского междуречья – Русскому каганату, на территории которого сконцентрирована большая часть дирхемов африканской чеканки.

С выводами В. Л. Янина не согласился А. В. Назаренко, который утверждает, что в основе денежно-весовой единицы – золотника на Руси лежит арабский динар или византийская номисма (около 4,3 грамма золота). Ее возникновение в IX-X вв. было вызвано потребностями торговли как с Арабским Востоком, так и с Византией. Но и в этом случае роль Русского каганата Днепро-Донского региона была определяющей. Согласно А. В. Назаренко, структура русского «денежного счета IX в., благодаря устойчивым торговым контактам Руси с Баварской восточной маркой», оказалась заимствованной в Баварии уже к рубежу IX-X вв. [128]

В начале XX в. австрийский нумизмат Цамбауэр на основании восточноевропейских находок подражаний дирхемам высказал догадку об их связи с чеканкой монет, будто бы имевшей место в Хазарском государстве. Позднее эту мысль развивал А. А. Быков, утверждавший, что в Хазарии в VIII-IX вв. действительно чеканилась своя монета по образцу дирхемов; чеканка велась по мере надобности, а не постоянно [129]. Более осторожно писал об этом А. П. Новосельцев, по мнению которого вопрос о чеканке монеты в Хазарском государстве пока нельзя считать решенным [130].

Картография находок подражаний восточным монетам не обнаруживает какой-либо связи их с Хазарией. Основная масса подражаний локализуется в ареале волынцевской культуры и сформировавшихся на ее основе древностей IX-X вв. Если в IX в. на юге Восточно-Европейской равнины действительно велась чеканка монет по образцу дирхема, то ее следует связывать не с Хазарией, а с Русским каганатом.

Завершая рассмотрение вопроса о нумизматических находках на территории Русского каганата, нельзя не отметить, что восточноевропейские находки византийских монет IX в. также связаны преимущественно с землями этого политического образования. В частности, это монеты императора Михаила III, с начала царствования которого в Византии стала известной Русская земля: «...наченшю Михаилу царствовати, нача ся прозывати Руска земля» [131].

Определить, где была столица Русского каганата, пока не представляется возможным. Не исключено, что таковая в этом зарождающемся государстве еще не сформировалась, подобно тому как не было столицы в раннем Франкском государстве, где резиденции властителей были разбросаны по его территории. Но если единый административный центр в Русском каганате все же имелся, то он мог быть только в Киеве.

Древнейшее городище его, расположенное на Старокиевской горе, имеет культурные отложения VIII-IX вв. Находки этого времени обнаружены еще на горах Детинке, Киселевке, Щековице и на Подоле [132].

Киев в IX в., таким образом, был агломерацией крупных поселений торгово-ремесленного характера. При овладении этим градом в 882 г., как сообщает летопись, Олег выдал себя за купца и захватил его с помощью этой уловки. Очевидно, Киев во второй половине IX в. стал уже значительным торговым центром, пребывание иноземных купцов в котором было ординарным явлением. Выше говорилось о возможном функционировании в IX в. торгового пути из Поднепровья в Баварию, и Киеву здесь должна принадлежать первостепенная роль. А. В. Флоровский допускал существование торговых контактов Киева с Галицией, а в эпоху Святополка Моравского – с Великой Моравией [133]. Другого подобного центра на территории Русского каганата не известно.

Последний период истории Русского каганата не отражен письменными документами. Не исключено, что овладение Киевом Олегом и объединение Среднеднепровского региона с северными восточнославянскими землями в единую государственную территорию было концом Русского каганата. Впрочем, возможно, что Русский каганат ранее не выдержал военного натиска Хазарского государства. Византия активно поддерживала хазар против руси. Набег руси 860 г. на Константинополь вызвал усиление дипломатической активности Византийской империи, и в Хазарию вскоре было направлено греческое посольство [134].

Согласно русским летописям, накануне образования Киевской Руси поляне, северяне и вятичи платили дань хазарам [135], а под 885 г. говорится и о взимании хазарами дани и с радимичей [136]. Когда были установлены эти даннические отношения, сказать затруднительно. Возможно, такая ситуация сложилась в 60-70-х годах IX в. Под натиском хазар Русский каганат как единое государственное образование, объединявшее земли полян, северян, вятичей и донских славян, может быть, тогда перестал существовать. Только поляне при этом смогли сохранить свою политическую самостоятельность, образовав свое племенное княжество с центром в Киеве. Власть в этом образовании и была вскоре захвачена Аскольдом и Диром.

С племенным образованием русь, создавшим в Днепро-Донском регионе раннегосударственное образование – каганат и археологически представленным волынцевской и трансформировавшимися из нее культурами, идентифицируется и Русская земля «в узком смысле» этого термина [137]. Уже Н. М. Карамзин отмечал, что в XII и XIII вв. в летописях Русью именовалась преимущественно Южная, Киевская область. Многие историки, начиная с С. М. Соловьева, пытались выяснить суть этой первоначальной Руси. В исторической литературе высказаны по этому поводу самые различные догадки. Так, В. О. Ключевский, исходя из того, что русь – это скандинавы, Русской землей в узком смысле считал те киевские области, где будто бы плотнее всего оседали варяги. Ближе всех к истине был С. А. Гедеонов, согласно представлениям которого первоначальной Русской землей именовалась территория, заселенная русью – племенным объединением славянских племен Среднего Поднепровья, – которая передала свое имя всем восточным славянам [138].

Согласно А. Н. Насонову, Русь – Русская земля в узком значении – это территориальное ядро позднейшего Древнерусского государства. Историк продолжил выборку и интерпретацию летописных известий об этом ядре. Выделив города XII-XIII вв., которые не включались летописями в понятие «Русская земля» в узком значении, и определив города и местности, причисляемые к ней, А. Н. Насонов попытался очертить ее пределы. Выяснялось, что эта Русская земля включала Киевскую область (без ареалов древлян и дреговичей) и Черниговщину без северных окраин, но с Переяславской волостью. В правобережной части Среднего Поднепровья к югу от ареала древлян территория Русской земли в узком значении нешироким клином простиралась до верховьев Горыни [139].

Более строго и последовательно применяя те же методические приемы, аналогичную работу провел Б. А. Рыбаков. Для выяснения ее границ он использовал как указания летописей на принадлежность тех или иных городов и регионов к собственно Руси в узком значении, так и информацию об областях и городах, не входивших в понятие этой земли. Русская земля (в узком смысле слова) занимала, согласно Б. А. Рыбакову, левобережную часть Среднего Поднепровья, а на правобережье включала небольшой регион в округе Киева и нижнего течения Роси [140].

Недавно вопрос о пределах Русской земли в узком значении на тех же летописных материалах был рассмотрен В. А. Кучкиным. Он оспаривает выводы Б. А. Рыбакова о принадлежности некоторых городов Днепровского левобережья и пограничья Киевской земли со степным миром к этой земле. Вместе с тем исследователь считает возможным отнести к рассматриваемой Русской земле города на водоразделе Припяти и Южного Буга с Днестром, расширяя территорию первоначальной Руси до пограничья Киевской и Галицкой земель [141].

Предлагаемая В. А. Кучкиным принадлежность к Русской земле в узком значении городов Бужска в верховьях Западного Буга, Шумеска, Тихомля, Выгожева и Гнойницы в бассейне верхнего течения Горыни, Божского и Межибожья в бассейне Южного Буга, Котельницы в междуречье Южного Буга и Тетерева весьма и весьма сомнительна.

В 1148 г., как свидетельствует Ипатьевская летопись, сын Юрия Долгорукого Ростислав, которому отец не давал волостей, получил от киевского князя Изяслава Мстиславича «Божьскыи, Межибожие, Котелницю и на два городы» [142]. Вскоре, отправляясь в поход против Юрия Долгорукого, киевский князь повелел Ростиславу идти «въ Божьскыи» с наказом «постерези земле Роускои оттоле». Через год, подозревая Ростислава в заговоре, Изяслав Мстиславич отобрал у него свои пожалования и отослал его к отцу в Суздаль. В этой связи Юрий Долгорукий заявил: «Тако ли мне части нетоу в Роускои земли и моимь детямъ» [143]. В. А. Кучкин видит в этих летописных фразах основание для отнесения к Русской земле в узком значении городов Божский, Межибожье и Котельница.

В 1149 г. Юрием Долгоруким, княжившем в то время в Киеве, было передано галицкому князю Владимиру Володарьевичу несколько не поименованных летописью городов [144]. В 1152 г. войска киевского князя Изяслава Мстиславича совместно с венгерским королем осадили Перемышль, в котором укрылся Владимир Володарьевич. Силы были явно неравными, и галицкий князь вынужден был просить мира. Он принял требование о возврате Киеву «Руских городовъ». Однако, когда по заключении мира Изяслав Мстиславич направил своих посадников в Бужск, Шумеск, Тихомль, Выгожев и Гнойницу, галицкий князь не отдал эти города. Киевский князь настаивал на их возвращении, ссылаясь на то, что это «Рускои волости» [145]. Эта информация послужила В. А. Кучкину основой для отнесения названных городов к Русской земле в узком смысле и расширения ее территории до верховьев Западного Буга.

Между тем все эти города Волыни, Погорынья и бассейна Южного Буга названы в летописях русскими и отнесены к Русской земле не в узком значении, а в смысле принадлежности их территории Древнерусскому государству (Русской земле в широком значении). В течение XI и первых десятилетий XII в. Галицкое княжество вело вполне самостоятельную политическую жизнь по отношению к Киеву и оставалось вне пределов Русской земли в широком значении. Изяслав Мстиславич направил Ростислава в Божский для охраны юго-западных рубежей Древнерусского государства – Русской земли в широком значении, преследуя цель обезопасить их от возможного вторжения войск галицкого князя. События 1152 г. также имели место на пограничье Древнерусского государства и Галицкой земли.

Самым надежным для определения географии Русской земли в узком значении остается метод исключения, поскольку области и города, не входившие в состав первоначальной Руси, называются в летописях достаточно определенно и достоверно. Таковыми являются Новгород и его земля, Ростово-Суздальская, Рязанская, Муромская, Смоленская, Полоцкая и Галицкая земли. Не входили в состав Русской земли в узком смысле и регионы расселения древлян, волынян, дреговичей, тиверцев. В результате на долю первоначальной Русской земли остается ареал руси – племенного образования, представленного волынцевской культурой, а также регионы, колонизованные ее потомками. В этом регионе находятся и города, принадлежность которых к Русской земле в узком значении не вызывает никаких сомнений.

В составе русов, крупного племенного образования, восходящего к праславянской эпохе, несомненно имелись более мелкие этнографические группы. Из зафиксированных летописями в качестве таковых прежде всего были северяне, локализуемые в Днепровском левобережье: «...се-доша по Десне, и по Семи, по Суле, и нарекошася северъ» [146]. Роменскую культуру, выросшую на части волынцевской территории, есть все основания относить к северянам IX-X вв. Позднее древности северян выявляются по спиральным височным кольцам и некоторым иным украшениям. Такие находки позволяют очертить ареал северян X-XII вв. [147]

Этноним север /северяне по происхождению неславянский. Объяснение его по созвучию со стороной света хотя и встречается в литературе, представляется неубедительным. Наиболее авторитетной является мысль об иранском происхождении этого этнонима – из иранского *seu, *sew 'черный'. В регионе расселения северян известно несколько гидронимов от того же апеллятива (реки Сев, Сава и др.), скифо-сарматское начало которых бесс [148]. Вяч. Вс. Иванов и В. Н. Топоров считают, что этноним северяне может быть иранским переводом значения севера (от индоиранского savya), имеющего различные пространственные значения [149].

Начало этнонима север (севера), вероятно, восходит к позднеримскому времени, когда в Севернопричерноморских землях имел место славяно-иранский симбиоз. Мною высказана была мысль о перемещении этого этнонима вместе с миграцией населения из ареала черняховской культуры на среднюю Волгу и обратно в Днепровское левобережье [150]. Однако более вероятной представляется мысль об его сохранении в антской среде, представленной пеньковской культурой. Судя по топонимическим материалам, в антской среде Днепровского левобережья иранский этнический элемент был весьма значительным. И здесь наблюдается длительное бытование названий Север/Севера (в письменных документах XV-XVII вв. и на картах XVI-XVII вв. это территория, прилегающая к Десне и Сейму), что косвенно говорит в пользу местного начала рассматриваемого этнонима.

Вторым древнерусским племенным образованием, вышедшем из праславянской руси, была верхнедонская группировка славянства. Она выделяется по памятникам боршевской культуры [151]. Племенное название этих славян не зафиксировано летописями.

Славянские поселения на Дону в значительной массе были покинуты в конце X в. Миграция, очевидно, была обусловлена участившимися набегами кочевых племен. В это время активизировались печенеги и донской регион оказался в зоне передвижений их орд. Из Воронежского Подонья основная часть славянского населения переместилась в Рязанское Поочье. Интерпретируя косвенные свидетельства летописей, это утверждал еще А. А. Шахматов [152]. На основе археологических материалов этот вопрос был рассмотрен А. Л. Монгайтом [153]. Он обратил внимание на то, что исчезновение боршевского население на Дону по времени соответствует прекращению захоронений в могильниках рязанско-окской культуры и в то же время здесь на ряде городищ распространяется лепная глиняная посуда, близкая боршевской.

Однако прекращение функционирования названных некрополей в Рязанском Поочье, согласно изысканиям А. К. Амброза и других исследователей, датируется ныне более ранним временем – VIII-IX вв. На ряде поселений этого региона встречены глиняные сосуды, по форме сопоставимые с волынцевскими. Поэтому начало инфильтрации славянского населения сюда следует датировать VIII-IX вв. В пользу этого говорит и анализ домостроительства. В ранних полуземляночных жилищах Рязанского края доминировали глиняные печи, что характерно для волынцевских древностей Среднего Поднепровья, в то время как боршевское население Подонья возводило в своих домах в основном печи-каменки.

Третьей ветвью, образовавшейся в результате расселения и дифференциации носителей волынцевской культуры, была группа населения, осевшая в Верхнеокском регионе. Культура VIII-X вв. последнего по всем основным показателям идентична роменской [154]. Для поселений были характерны полуземляночные жилища с глинобитными печами, аналогичные роменским; керамика представлена горшками, мисками и сковородками тех же форм, что и в роменских древностях. В отличие от роменской посуды, на верхней Оке большая часть керамики не орнаментировалась, но меньшая украшалась узорами, тождественными роменским. Основным типом поселений в Верхнеокском регионе были селища с кучевой бессистемной застройкой. Вдали от степей жизнь протекала здесь спокойно, защищать селения валами, рвами и деревянными стенами не требовалось.

Уже в VIII в. в Верхнем Поочье получает распространение курганный обряд погребения. Эта обрядность, очевидно, была воспринята славянами у местного населения, представленного в середине I тыс. н. э. мощинской культурой. Многие курганы верхнеокских славян внутри имели погребальные домовины – срубы или ящики, сложенные из плах или толстых досок. Каждая домовина была своеобразной усыпальницей, в которую неоднократно помещали остатки трупосожжений, совершаемых на стороне. Во многих курганах Верхнего Поочья зафиксированы кольцевые столбовые оградки, весьма характерные для погребальных насыпей мощинской культуры.

В IX-X вв. имел место отлив населения из Верхнеокского региона в заселенные славянами Донские земли. Одним из ярких свидетельств этого является распространение на территории боршевской культуры курганов, идентичных верхнеокским.

Верхнеокская группировка славян VIII-X вв. стала ядром летописных вятичей. Все материалы, которыми располагает современная археология, свидетельствуют о том, что вятичи как отдельное образование сформировались на верхней Оке – на территории, прежде занятой племенами мощинской культуры. Сообщение Повести временных лет «...вятичи от ляховъ» носит, по всей вероятности, легендарный характер. Этноним этого этнографического образования восточного славянства летопись возводит к антропониму Вятко – уменьшительная форма от праславянского антропонима Вячеслав [155].

Дальнейшая история вятичей достаточно подробно освещена археологическими материалами. Уже в IX-X вв. из Верхнеокского региона вятичи проникают в более северные земли. Сравнительно небольшими группами они оседали в бассейне реки Москвы, а в XI в. крупные массы вятичей достигают западных земель Среднего Поочья. Свидетельством массового освоения вятичами обширных пространств являются многочисленные курганные могильники с захоронениями по обряду ингумации с семилопастными височными кольцами – этнографическим маркером этого племени [156]. Вниз по Оке вятичи расселились до устья Прони, в том числе осели и в бассейне этой реки.

Поляне первоначально, как отмечалось выше, были новообразованием праславянской племенной группировки дулебов, представленной пражско-корчакской культурой. На рубеже VII и VIII вв. на их территории расселились славяне – носители волынцевской культуры, то есть русы. Таким образом, поляне вошли в состав племенного образования русов. Следовательно, летописная фраза «поляне ныне зовамая русь» находит полное подтверждение в археологических материалах.
Примечания

[58] Березовец Д. Т. Новые раскопки в с. Волынцево // Археологические исследования на Украине. Вып. 1. Киев, 1967. С. 169; Горюнов Е. А. Ранние этапы истории славян... С. 54, 90; Щеглова О. А. Ранние элементы в керамическом комплексе памятников волынцевского типа // КСИА. Вып. 187. 1986. С. 15- 23; Ее же. Волынцевский горизонт поселения Вовки // КСИА. Вып. 190. 1987. С. 43-48; Петпрашенко В. А. Волынцевская культура на Правобережном Поднепровье // Проблемы археологии Южной Руси: Материалы историко-археологического семинара «Чернигов и его округа в IX-XIII вв.». Киев, 1990. С. 47-50.

[59] Березовець Д. Т. Харiвський скарб // Археологiя. Т. VI. Киiв, 1952. С. 109-119.

[60] Славяне Юго-Восточной Европы в предгосударственный период. Киев, 1990. С.305,306. С. П. Юренко предлагает несколько иные даты. Ранний горизонт волынцевской культуры относится ею к середине VII в., средний – к рубежу VII-VIII вв. и началу VIII в., поздний – ко второй половине VIII в. (Юренко С. П. Волынцевская культура // Этнокультурная карта Украинской ССР в I тыс. н. э. Киев, 1985. С. 123-124; Ее же. Население Днепровского Левобережья в VII-VIII вв. н. э. (волынцевская культура) // Труды V Международного Конгресса археологов-славистов. Т. 4. Киев, 1988. С. 244-251). В основе датировок О. А. Щегловой и И. О. Гавритухина лежат вещи из кладов Днепровского левобережья. Исследователи утверждают, что время бытования волынцевской круговой посуды следует датировать периодом от середины VIII до начала X в. (Гавритухин И. О., Обломский А. М. Гапоновский клад и его культурно-исторический контекст. М., 1996. С. 133-136).

[61] Узянов А. А. Роменская керамика как источник хронологического членения культуры // Актуальные проблемы археологических исследований в Украинской ССР. Киев, 1981. С. 103, 104; Петрашенко В. О. Слов'янська керамiка VIII-IX ст. правобережжя Середнього Поднiпров'я. Киiв, 1992. С. 80-102.

[62] Петрашенко В. А. Волынцевская культура на Правобережном Поднепровье // Проблемы археологии Южной Руси: Материалы историко-археологического семинара «Чернигов и его округа в IX-XIII вв.». Киев, 1990. С. 45-50.

[63] Щеглова О. А. Салтовские вещи на памятниках волынцевского типа // Археологические памятники эпохи железа Восточноевропейской лесостепи. Воронеж, 1987. С. 77-85.

[64] Плетнева С. А. На славяно-хазарском пограничье: Дмитриевский археологический комплекс. М., 1980. С. 12-25.

[65] Винников А. З. Славянское городище на Белой Горе под г. Воронежем // Из истории Воронежского края. Вып. 6. Воронеж, 1977. С. 113-137; Его же. Славянские курганы лесостепного Дона. Воронеж, 1984. С. 141-145; Зинковская И. В. К вопросу о формировании культуры VIII-X вв. на р. Воронеж (по материалам II Белогорского могильника) // Археология и история Юго-Востока Древней Руси (материалы научной конференции). Воронеж, 1993. С. 50-52.

[66] Комаров К. И. Находка раннеславянской керамики на верхнем Дону // КСИА. Вып. 129. 1972. С. 47-49.

[67] Москаленко А. Н. Городище Титчиха: Из истории древнерусских поселений на Дону. Воронеж, 1965. С. 100-107. Рис. 326, 33:6 и др.

[68] Никольская Т. Н. Культура племен бассейна верхней Оки в I тысячелетии н. э. // МИА. № 72. 1959. С. 65-67, 78, 87-89; Ее же. Земля вятичей: К истории населения верхней и средней Оки в IX-XIII вв. М., 1981. С. 22, 28, 30.

[69] Седов В. В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. М., 1970. С. 47-48; Его же. Восточные славяне... С. 41-44.

[70] Седов В. В. Очерки по археологии славян. М., 1994. С. 49-66; Его же. Славяне в раннем средневековье... С. 193-197.

[71] Старостин П. Н. Памятники именьковской культуры // САИ. Вып. Д1–32. М., 1967.

[72] Свое видение исторических событий, имевших место в конце VII в. при становлении волынцевской культуры, недавно изложили И. О. Гавритухин и А. М. Обломский (Гапоновский клад... С. 133, 144-147). Исследователи полностью согласны с тем, что сложение этой культуры было обусловлено экспансией в Днепровское левобережье новых масс славянского населения, но полагают, что миграция исходила из каких-то более западных областей. При этом верхушка прежнего (пеньковско-колочинского) населения в результате столкновений погибла (обилие невостребованных кладов в волынцевском ареале), а оставшиеся группы смешались с пришельцами. Мысль о западном происхождении пришлого населения покоится исключительно на распространении в южной части волынцевской культуры глиняных печей. Но таким образом можно было бы еще решить вопрос о происхождении отопительных устройств волынцевских жилых построек, но никак не проблему происхождения всей культуры, которая требует анализа всего комплекса составляющих ее элементов. Вопрос об истоках глиняных печей волынцевской культуры решается И.О. Гавритухиным и А. М. Обл омским довольно поверхностно. Действительно, подобные печи выявлены на поселениях второй половины V-VI в. в верховьях Западного Буга, Сана и Горыни. Но в следующих столетиях они здесь выходят из употребления; по-видимому, на их основе формируются круглые глинобитные печи, которые никак не могли быть прототипами волынцевских глиняных печей. На основной части Правобережной Украины и в Молдавии и в V-VII вв., и позднее господствовали печи-каменки (Раппопорт П. А. Древнерусское жилище // САИ. Вып. Е1-32. Л., 1975). Глиняные печи, наряду с другими типами отопительных устройств, выявлены на поселениях VIII-IX вв. Киевщины и Каневщины. Но это ведь ареал волынцевской культуры.

[73] Подробнее о расселениях части Черняховского населения в различные регионы и формировании именьковской культуры см.: Седов В. В. Славяне в древности... С. 304-315.

[74] Napolskich V. V. Die Vorslaven im unteren Kamagebiet in der Mine des I Jahrtausend unserer Zeitrechnung: Permisches Sprachmaterial // Finnisch-Ugrische Mitteilungen. Bd. 18/19. Hamburg, 1996. S. 97-106.

[75] Яжджевский К. О значении возделывания ржи в культурах раннего железного века в бассейнах Одры и Вислы // Древности славян и Руси. М., 1988. С. 98–99.

[76] Старостин П. Н. Памятники именьковской культуры... С. 31-32.

[77] Смирнов А. П. Некоторые спорные вопросы истории волжских болгар // Историко-археологический сборник... С. 167, 168; Его же. Древняя Русь и Волжская Болгария // Славяне и Русь. М., 1968. С. 168; Тухтина Н. В. Раскопки 1957 г. близ с. Криуши Ульяновской обл. // МИА. 1960. № 80. С. 150; Хлебникова Т. А. Керамика памятников Волжской Болгарии: К вопросу об этнокультурном составе населения. М., 1984. С. 57, 116, 129, 143-145.

[78] Ковалевский А. П. Книга Ахмеда Ибн-Фадлана о его путешествии на Волгу в 921-922 гг. Харьков, 1965. С. 121-148; Новосельцев А. П. Восточные источники о восточных славянах и Руси VI-IX вв. // Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С. 359-408.

[79] Трубачев О. Н. В поисках единства: Взгляд филолога на проблему истоков Руси. 2-е изд., доп. М., 1997. С. 201-206.

[80] Трубачев О. Н. Названия рек Правобережной Украины: Словообразование. Этимология. Этническая интерпретация. М., 1968. С. 222-229; Отин Е. С. Ареалы славянских гидронимических терминов в топонимии Подонья // Проблемы восточнославянской топонимии. М., 1978. С. 9-10; Чумакова Ю. П. Расселение славян в Среднем (Рязанском) Поочье по лингвистическим и историческим данным. Уфа, 1992. С. 100-101.

[81] Трубачев О. Н. В поисках единства... С. 207.

[82] Назаренко А. В. Немецкие латиноязычные источники IX-XI веков. М., 1993. С. 15,41,42.

[83] Назаренко А. В. Русь и Германия в IX-XI вв. // Древнейшие государства Восточной Европы. 1991. М., 1994. С. 35-61.

[84] Назаренко А. В. Об имени «Русь» в немецких источниках IX-XI вв. // Вопр. языкознания. 1980. № 5. С. 40-57; Его же. Имя «Русь» и его производные в немецких средневековых актах (IX-XIV вв.): Бавария – Австрия // Древнейшие государства на территории СССР: Материалы и исследования. 1982. М., 1984. С. 86-129.

[85] Херрманн Й. К вопросу об исторических и этнографических основах «Баварского географа» (первая половина IX в.) // Древности славян и Руси. М., 1988. С. 166-168.

[86] Назаренко А. В. Южно-немецкие земли в европейских связях IX-XI вв. // Средние века. Т. 53. М., 1990. С. 121–136.

[87] Новосельцев А. П. Восточные источники... С. 384-385.

[88] Там же. С. 385, 386.

[89] Marquart J. Osteuropaische und ostasiatische Streifzuge: Ethnologische und historisch-topographische Studien zur Geschichte des 9. und 10. Jh. Leipzig, 1903. S. 355-357, 383-385.

[90] Дьяконов А. П. Известия Псевдо-Захарии о древних славянах // Вестник древней истории. 1939. № 4. С. 83-90; Пигулевская Н. В. Имя «рус» в сирийском источнике VI в. н. э. // Академику Б. Д. Грекову ко дню семидесятилетия: Сборник статей. М., 1952. С. 42-48.

[91] Рыбаков Б. А. Древние русы... С. 23-104.

[92] Ловмяньский X. Русь и норманны. М., 1985. С. 188. В. Я. Петрухин полагает, что народа рус/рос в VI в. не было, а в «Церковную историю» Псевдо-Захарии его упоминание попало из греческого перевода Книги Иезекииля, где еврейский титул наси-рош (верховный глава) был переведен как архонт Рос (Петрухин В. Я. Начало этнокультурной истории Руси IX-XI веков. Смоленск, 1995. С. 42-48; Петрухин В. Я., Раевский Д. С. Очерки истории народов России в древности и раннем средневековье. М., 1998. С. 261–267). Впрочем, это не новое объяснение. В начале XX в. аналогичное толкование было предложено Я. Марквартом.

[93] Повесть временных лет... С. 18.

[94] Там же. С. 30. О том, что варяги приняли название русь только в Киеве, говорит и Новгородская Первая летопись: «И седе Игорь, княжа, в Кыеве; и бяше у него Варязи мужи Словене, и оттоле ...прозвашася Русью» (Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950. С. 107).

[95] Критический разбор этой точки зрения см.: Ловмяньский X. Русь и норманны... С. 163-190; Горский А. А. Проблема происхождения названия русь в современной советской историографии // История СССР. 1989. № 3. С. 131-137.

[96] Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. «Русь» в этнокультурной истории Древнерусского государства // Вопр. истории. 1989. № 8. С. 24-38.

[97] О современном состоянии проблемы дифференциации западнофинской этноязыковой общности см.: Sedov F. Die erste Welle slawischer Ansiedlung im Nordwesten Osteuropas und die Ostseefinnen // Cultural Heritage of the Finno-Ugrians and Slavs. Tallinn. 1992. S. 62-77; Седов В. В. Прибалтийско-финская этноязыковая общность и ее дифференциация // Финно-угроведение. 1997. № 2. С. 3-16.

[98] Трубачев О. Н. Лингвистическая периферия древнейшего славянства: Индоарийцы в Северном Причерноморье // Вопр. языкознания. 1977. № 6. С. 13-29; Его же. Indoarica в Северном Причерноморье: Источники. Интерпретация. Реконструкция // Там же. 1981. № 2. С. 3-21.

[99] Абаев В. И. Историко-этимологический словарь осетинского языка. Т. 2. М., 1973. С. 435-437.

[100] Трубачев О. Н. К истокам Руси (наблюдения лингвиста). М., 1993; Его же. Русь, Россия: Очерк этимологии названия // Русская словесность. 1994. № 3. 67-70; Его же. В поисках единства... С. 223-249. В связи с написанием этнонима русь в византийских исторических произведениях через -о- и двойственной огласовкой Русь/Россия О. Н. Трубачев отмечает, что в южных топонимических материалах изначально представлены оба варианта – на -о- и на -у- – и, следовательно, в греческом написании имеются давние севернопонтийские корни. Что касается связи Ruotsi – Русь, то исследователь присоединяется к суждениям В. А. Пархоменко и X. Ловмяньского, согласно которым название русь первоначально обозначало область Среднего Поднепровья и имя Ruotsi финны перенесли на Швецию, когда скандинавы вместе с восточным славянством уже впитали этот южный этноним.

[101] Новосельцев А. П. Восточные источники... С. 397.

[102] Там же. С. 406.

[103] Новосельцев А. П. Восточные источники... С. 402-407; Его же. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. М., 1990. С. 207, 208.

[104] Рыбаков Б. А. Киевская земля и русские княжества XII-XIII вв. М., 1982. С. 68-90, 284-295.

[105] Об истории Хазарии см.: Новосельцев А. П. Хазарское государство...

[106] Артамонов М. И. История хазар. Л., 1962.

[107] Константин Багрянородный. Об управлении империей. (Текст, перевод, комментарий). М., 1989. С. 171–173.

[108] Constantine Porphyrogenitus. De administrando imperio. Vol. 2. Washington, 1967. P. 154.

[109] Раппопорт П. А. Крепостные сооружения Саркела // МИА. 1959. № 75. С. 9-30.

[110] Константин Багрянородный. Об управлении империей... С. 173.

[111] Там же. С. 173.

[112] Афанасьев Г. Е. Донские аланы: Социальные структуры алано-ассо-буртасского населения бассейна Среднего Дона. М., 1993. С. 129-141.

[113] Бабенко В. А. Памятники хазарской культуры на Юге России // Труды XV Археологического съезда. Т. I. М., 1914. С. 468-470.

[114] Плетнева С. А. На славяно-хазарском пограничье... С. 12-25.

[115] В этом источнике, как и в византийских исторических сочинениях, этноним русы пишется через о – росы.

[116] Annales Bertiniani. Hannoverae, 1883. P. 19-20.

[117] Васильевский В. Г. Труды. Т. III. СПб., 1915. С. 64. Sevcenko I. Hagiography of the Iconoclast Period // Iconoclasm. Birmingham, 1977. P. 121-127.

[118] В «Житии святого Стефана», составленном в Новгороде Великом в XV в., содержится рассказ о нападении русов на Сурож – византийскую Сугдею в Крыму. Поход будто бы был совершен из Новгорода под водительством князя Бравлина. Его дружинниками была разграблена гробница «святого», и Бравлин «в тот же час разболелся». Бравлин с сопровождающими вынужден был креститься, после чего совершается чудо – он исцеляется. Время нападения Бравлина на Сурож в источнике не определено, но, очевидно, что это свершилось после смерти епископа Стефана Сурожского, то есть после 787 г. (Васильевский В. Г. Труды... С. 95-96).

[119] «Две беседы... патриарха константипнопольского Фотия» // Христианские чтения. СПб., 1882. 9-10. С. 431-432; Mango C. The Homilies of Photius, Patriarch of Constantinopole. Cambridge, 1958. P. 98.

[120] О кампании 860 г. см.: Bury J. A History of the Eastern Roman Empire. London. 1912. P. 419-422; Vasiliev A. A. Byzance et les Arabes. Vol. I. Bruxelles, 1937. P. 240-247; Idem. The Russian Attack on Constantinople in 860. Cambridge. 1946; Сахаров А. Н. Дипломатия Древней Руси: IX – первая половина X в. М., 1980. С. 48-82.

[121] Grumel V. Les Regestes des actes du Patriarcat de Constantinople. Vol. I--II. Paris. 1936. P. 88-90.

[122] Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968. С. 59.

[123] Новосельцев А. П. Хазарское государство... С. 192.

[124] Новосельцев А. П. К вопросу об одном из древнейших титулов русского князя и История СССР. 1982. М 4. С. 150-159.

[125] Вернадский Г. В. Древняя Русь. М., 1996. С. 292-293.

[126] Янин В. Л. Денежно-весовые системы русского средневековья. Домонгольский период. М., 1956. С. 79-117.

[127] Там же. С. 93-100.

[128] Назаренко А. В. Происхождение древнерусского денежно-весового счета и древнейшие государства Восточной Европы. 1994. М., 1996. С. 5-79.

[129] Быков А. А. Из истории денежного обращения Хазарии в VIII и IX вв. // Восточные источники по истории народов Юго-Восточной и Центральной Европы. Вып. 3. М., 1974. С. 26-71. Подобной точки зрения придерживался и В. В. Кропоткин (О топографии кладов куфических монет IX в. в Восточной Европе // Древняя Русь и славяне. М., 1978. С. 111–117).

[130] Новосельцев А. П. Хазарское государство... С. 117.

[131] Повесть временных лет... С. 17.

[132] Толочко П. П. Древний Киев. Киев, 1983.

[133] Флоровский А. В. Чехи и восточные славяне. Прага, 1935. С. 158-182.

[134] Пашуто В. Т. Внешняя политика... С. 59.

[135] Повесть временных лет... С. 18.

[136] Там же. С. 20.

[137] Тихомиров М. Н. Происхождение названий «Русь» и «Русская земля» // Сов. этнография. Т. VI-VII. М., 1947. С. 60-80 (статья переиздана в кн.: Тихомиров М. Н. Русское летописание. М., 1979. С. 74-100).

[138] Гедеонов С. А. Варяги и Русь. Ч. II. СПб., 1876. С. 430-442.

[139] Насонов А. Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1951. С. 28-68.

[140] Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества... С. 56-66.

[141] Кучкин В. А. «Русская земля» по летописным данным XI – первой трети XIII в. // Древнейшие государства Восточной Европы: Материалы и исследования. 1992-1993 годы. М., 1995. С. 74-116.

[142] ПСРЛ. Т. 2. М.,1962. Стб. 367.

[143] Там же. Стб. 374.

[144] Там же. Стб. 387 и 405.

[145] Там же. Стб. 452, 454, 461.

[146] Повесть временных лет... С. 11.

[147] Подробную характеристику древностей северян см. в: Седов В. В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. М., 1970. С. 124-133; Его же. Восточные славяне в VI-XIII вв. М., 1982. С. 133-140.

[148] Vasmer M. Untersuchungen uber die altesen Wohnsitze der Slaven. 1. Die Iranier in Sudrussland. Leipzig, 1923. S. 76; Топоров В. Н., Трубачев О. Н. Лингвистический анализ гидронимов Верхнего Поднепровья. М., 1962. С. 226.

[149] Иванов Вяч. Вс., Топоров В. Н. О древних славянских этнонимах: (Основные проблемы и перспективы) // Славянские древности: Этногенез. Материальная культура Древней Руси. Киев, 1980. С. 29-32.

[150] Седов В. В. Славяне в раннем средневековье... С. 197.

[151] Седов В. В. Восточные славяне... С. 140-143.

[152] Шахматов А. А. Южные поселения вятичей // Изв. Академии наук. Серия VI. 16. СПб., 1907. С. 720-723; Его же. Древнейшие судьбы русского племени. Пг., 1919. С. 35.

[153] Монгайт А. Л. Рязанская земля. М., 1961. С. 121–128. Этот исследователь, как и А. А. Шахматов в ранней работе, считал, что донские славяне были вятичами, что ныне представляется неприемлемым.

[154] Подробно об археологии верхнеокских славян см.: Седов В. В. Восточные славяне... С. 143-151.

[155] Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 1. М., 1964. С. 376.

[156] Арциховский А. В. Курганы вятичей. М., 1930.